Виктор Пожидаев - Чистые струи

Воронья стая пробивалась к Синьке, где можно было укрыться в ветвях. Васька следил за ней долго-долго. До того было это интересно, что иногда, в какую-то секунду, ему казалось, что не сам видит птичий бой, а по телевизору или в кино показывают. Потому что слишком уж интересно и складно. Небо ясное, высокое, каждую ворону видно почти до перышка, видны кривые лезвия на лапках сокола. Это когда он, ударив ворону, теряет скорость и начинает набирать высоту. А жертва отделяется от стаи и кувыркается до самой земли. Потом летит низко-низко, и уже не к Синьке, а куда попало.

Васька был за сокола, но все же с облегчением проследил, как скрылась в недоступности стволов и сучьев последняя стонущая птица, и только тогда опустился на колени.

Он знал, что не вернется домой без ягоды. Но когда увидел густую сыпень дозревающей, зрелой, перезревающей голубики, замер, придавив чуть было не вырвавшийся из груди вопль. Ему захотелось убедиться, что не только здесь, под ногами, но кругом — по всей мшистой площади мари — застыли голубые ягодные волны. И он долез вперед, натыкаясь на разлапистые, отяжеленные крупняком матерые кусты. Под самым приметным оставил мешающую корзину, с пустыми руками двинулся шибче, хватая на ходу упругие, покрытые сизостью скученные плоды. Он набивал рот до отказа, жалел, что не прихватил с собой хлеба — был бы совсем рай.

Он дал огромный круг, насладился сознанием, что первый проник в опышневшее угодье. Что ему достанется самая крупная и сладкая ягода.

Первую ягоду и брать-то приятно. Круглый плотный лист голубичника сидит на еще живой, крепкой шейке, не осыпается в совок битой рыбьей чешуей. Если и попадет в корзину малость, то это старый лист, отмерший с начала лета. Выбрать его — пустяк, и не здесь, а у ручья, где и сполоснуться, и напиться можно.

Васька отстегнул от пояса батин дюралевый совочек. Совочек любому под руку — легкий, с оттяжкой назад, чтоб взятая ягода в него затекала, а не сыпалась на землю. Зубья из тонкой нержавейки. Отец знает, какой длины их делать. Это тоже важно. Удлинишь — гнуться будут, скоротишь — много не захватишь. Ручка также важна. Поперек совка, как дужка у ведра, она, когда низко посажена, заставляет тебя давить рукой ягоду. А высоко слишком сделаешь — совок гулять в руке будет, колебаться как маятник.

Но Васька не думал сейчас об этом, он привык к этому хорошему совочку давно. Скребанул несколько раз — полный! Сыпанула на дно корзины хорошая порция голубой сладости. Это тебе и варенье, какого поискать, и компот знатный.

Ух и ловкий совок! Сам! Сам подныривает под тучные кронышки темно-зеленых кустиков. Прочесывает их стальными зубками. Сам, отяжеленный. ягодой, взлетает над корзиной и опрокидывается. И корзинка дружна с ним! Заплясала, заиграла вокруг лучших кустиков, вошла в азарт. Васька будто бы только наблюдал чуть со стороны за славно сработавшейся парой. При этом он успевал окидывать быстрым взглядом застывший простор вековой мари, вытирать промокшим рукавом разгоряченный лоб, шлепать ладонью но опухающим от комарья ушам.

Странный шорох за спиной дернул его будто током Брызнула голубая струйка не удержавшейся в совке ягоды.

Зверь и человек уставились друг на друга. В глазах зверя плескались страх и жадность. В глазах человека была радость встречи.

Старый бурый енот тащил еще живую ворону. Видно, предсмертная возня птицы мешала ему ощущать пространство, а азарт от легкой добычи лишил обычной осторожности.

Васька не хотел ему зла, но и встреча была хороша! Вот сейчас, сейчас… юркнет в куст — и будто не было его. Разве всегда подумаешь, прежде чем сделаешь… Прыгнул Васька вперед — хоть тронуть его, пушистого. Запомнить, какая она на ощупь, эта маленькая дикая собачка.

Енот взвился свечой, ударился спиной о валежину и, взвизгнув от боли, уже не поднялся. Он лежал грудью на подломленных передних лапах с открытыми глазами, в которых не было уже ни страха, ни жадности — пустота.

В это время трепыхнулась очнувшаяся от смертельного сна неудачливая ворона. Заворочалась, стараясь встать на ноги, но сквозь глубокие прокусы в шее хлынула светлая кровь, уносящая остатки совсем уже слабой жизни.

Васька и верил и не верил в гибель енота. Он знал, на что способны эти хитрецы. Но старик мог умереть и от разрыва сердца. Зря пугнул, зря… Долго Васька разглядывал его — и любуясь, и жалея. Взял сучок, провел им по спине. Не шевельнулся. Ударил. Сначала тихонько, потом сильнее. Нет. Все… И уже смело ухватился за крепкую лапку, потащил к корзине. Что ж теперь! Чучело дядя Игнат сделает… Это тебе не бурундук. Такое чучело и в школу отдать не стыдно.