Константин Лагунов - Больно берег крут

— Зорок ты, Данила. И чуток. По-рабочему. Не миновать нам с Шориным — это ты точно. Только его умом да искусством обойти надо. Чтоб ни переработок у нас, ни аврала, ритмично и спокойно, а показатели — выше. Вот тогда ты и политически наверху. Согласен? Ну, лети, вертолет ждет. Загляни к нашим, скажи, где-нибудь к вечеру буду дома.

— Сделаю! — заверил Данила, обрадованный тем, что есть повод заглянуть к Наташе Фоминой.

Сколько помнит себя Наташа Фомина, всегда они жили в геологических поселках, не в вагончике-балке, так в бараке либо в маленьком самодельном домике. Несмотря на редкостную аккуратность и хозяйственность матери, их семейное гнездо всегда имело приметы временности, скрытой готовности к перелету. Вот откроется дверь, войдет отец и, еще не сняв шапки, скажет ласково: «Ну, Мариша, в путь», — и сразу, вроде сами собой, оживут, задвигаются вещи и предметы, сгрудятся в кучи, полезут в мешки и ящики, и отцу останется только перевязать, заколотить, погрузить и… полетели, поплыли, поехали — бог весть в какую еще глушь, и там снова с вагончика, а бывало, и с палатки, и даже с землянки.

Свои поселки геологи всегда лепили на берегу рек, подле доброго леса, и детство и юность Наташины прошли на природе. Отец на курорты не ездил, а, облюбовав в приречной глухомани уголок поживописней, ставил там палатку, забирал жену с дочерью, и они целые дни рыбачили, собирали ягоды, грибы, били кедровые шишки, солили, мариновали, вялили, варили, заготовляя впрок, на долгую, суровую зиму.

Еще мокроносой девчушкой Наташа могла на верткой лодчонке перемахнуть по-ненастному зауросившую реку, без солнца и звезд определить в лесу нужное направление, умела закинуть перемет и поставить самолов, управлялась в одиночку с мережой и мордой, по-охотничьи метко и расчетливо стреляла из ружья.

Ее называли папиной дочкой за то, что сызмальства держалась ближе к отцу, чем к матери, хотя и любила ту и почитала. Только в школе Наташа появлялась в платье, а на улице щеголяла в самодельных шароварах, парусиновой куртке и легких сапожках. «Ой, отец, — не раз упрекала Фомина жена, — сделаешь ты из нее мужика, а ить ей и невестой и женой быть…»

Не омужичилась Наташа, не огрубела от близости природы, едва переступила пятнадцать, а парни уж зароились вокруг, одаривая вниманием. Она вроде бы никогда не спешила и всюду поспевала. Не проходило без нее ни концерта самодеятельного, ни состязания спортивного, ни туристского похода. «Что сзаду, что спереду — чистый парень, — с притворным сердцем не раз выговаривала мать по-мальчишечьи одетой дочери. — Хоть бы волосы не обрезала». — «Мамочка! Обещаю тебе к двадцати отрастить вот такие косищи, чтоб было за что суженому держаться». Шутливое обещание Наташа выполнила. Вырастила, выхолила пышные волосы, только в косы их заплетала редко, все больше ходила с распущенными.

Еще подростком Наташа стала сочинять стихи. Те были какими-то неземными, оттого прилипчивыми и волнующими.

Отец хотел, чтобы Наташа выучилась на инженера, мать — на врача, а она поступила на филологический факультет Туровского педагогического института. И в тот же год стихи Натальи Фоминой стали появляться в областной комсомольской газете, зазвучали по радио и телевидению. Несколько стихотворений опубликовали «Юность», «Смена», областной альманах «Сибирские просторы». Но профессиональным поэтом она не стала и счастливо избежала влияния литературной богемы. Она сразу и навсегда отказалась участвовать во всевозможных поэтических вечерах, Неделях и Днях поэзии, никогда не читала своих стихов со сцены.

Угловатая, стремительная девчонка за четыре институтских года превратилась в цветущую девушку, до кончиков пальцев налитую хмельными соками. Они бродили, перекипая в ней, постоянно подогревая, волнуя, радуя.

В Турмагане было две средних школы. Одна — в новеньком четырехэтажном здании с мастерскими и спортзалом. Другая, в которой и работала Наташа, размещалась в шести зданиях и занималась в три смены. При распределении нагрузок и составлении расписания в первую очередь учитывались желания пожилых, семейных учительниц, потому и вышло так, что Наташин рабочий день начинался в восемь утра, а заканчивался в восемь вечера, зато в середине дня получалось неудобное четырехчасовое «окно». Да и классное руководство ей поручили в самом недисциплинированном, с недоброй славой десятом «Б». Потом комитет комсомола уговорил Наташу руководить школьным литобъединением, партком утвердил ее агитатором, товарищи по профкому закрепили за ней культурно-бытовой сектор. Стоило прочесть на школьном вечере доклад о творчестве Сергея Есенина, как тут же ее сделали нештатным лектором горкома партии. На комсомольской конференции молодую учительницу избрали членом горкома. «Кто везет, на того и валят», — так отреагировал на эту весть отец.