Сколько раз к самому горлу подкатывала Зоту нестерпимая жажда исповедоваться Анфисе. Никчемушной, зряшной была бы та исповедь, а все-таки стало бы легче на душе, и дышалось по-иному, и виделось иначе. Не страх удерживал Зота от признанья, а что? Не знал. Боязнь жалости? Пожалуй. Она обязательно станет жалеть, не запретишь. А чужая жалость, как ржа, разъедает душу, тупит характер, вяжет волю. Жалость принижает, сгибает, покоряет, а уж этого-то он никак не хотел. Да и, разделенная пополам, неприязнь его ослабнет, он перестанет вспыхивать и разить мыслью, а порой и словом тех, кто когда-то пытался сломить его, еще неоперившегося, не отрастившего ни кулаки, ни зубы. Ему нужна была ненависть: она подогревала, приподнимала, двигала на добро и зло. «Вот вам!» — мысленно шептал он, докладывая о рекордной проходке скважины, иль о досрочном выполнении плана, иль получая очередную награду. «Вот вам!» — мысленно шептал он, высказывая громко и прямо горькую, злую, недопустимую правду, как это посильно и простительно только рабочему.
Всю сознательную жизнь доказывал Зот Шорин, что не хуже, а лучше других. Всю жизнь мстил за тот незабываемый кувырок, который многим стоил жизни, иным — счастья и спокойствия. Но кому он доказывал и мстил? Этого не дано было знать никому.
3
С именинной пирушки Бакутин возвращался вместе с Нурией. Муж ее, бурмастер богатырь Сабитов, как всегда, перебрал. Незаметно во время спора, выйдя в смежную комнату, пристроился на диване и мертвецки уснул.
Нурия легонько держала Бакутина под руку. Маленькие, короткие, пухлые пальчики казались Бакутину раскаленными, каждый на особицу чувствовал он и, чтоб унять приятное, хотя и неожиданное волнение, всю дорогу не умолкал.
Сперва о пустяках разных — легко и беззаботно, потом неприметно соскользнул с накатанного пологого пути.
— С чего это Шорин завелся?
— Всегда такой, — певуче, с милым, еле приметным акцентом ответила Нурия. — Яткар три года у него в бригаде бурильщиком работал. Зот Кирилыч справедливый, но никакого спуску. Это он шибко выпил, вот и разговорился, а трезвый лишнего слова не обронит. На собрании силком понуждают выступить. Но заговорит — все выскажет. В лицо. Хоть самому министру.
— В Башкирии вы тоже на промысле работали?
— Я нефтяной техникум кончила.
— Как Турмаган?
— Сначала шибко плохо. И вода не по вкусу, и воздух тяжелый, и люди… Случайные, незнакомые. Много тут плохих. Да и любых свободных рабочих рук, чтоб подняли здесь города и промыслы — не найти столько, сколько надо. Ни за какие рубли.
— Ах, рубли! — болезненно воскликнула Нурия. — Обманное счастье. Призрак. Засасывают. Тянут. И все в ночь, подальше от дорог и людей. У тех, кто в золотой клетке, сердце из железа. Деньги — зло. Жестокий, горький обман. Все, что покупается, — не главное для счастья.
— Что ж главное? — спросил Бакутин и почувствовал, как дрогнула маленькая рука.
— Не знаю, — затрудненно и не сразу отозвалась Нурия. — Не знаю, — повторила с болью. — Что главное для меня — другому пустяк. Смеяться станет.
— А вдруг поймет?
— Поймет ли? — Приостановились на миг.
— Кто знает. Я думал…
— Зачем думать? Пусть сердце решает.
— А если оно не в ладах с разумом?
— Затылком вперед не ходят.
— Есть еще что-то кроме…
— Ничего. Ничего больше. Шелуха.
Нурия искоса, снизу вверх заглянула в глаза Бакутину, и тот обмер от хмельного восторга, который влился в него из ее черных, сверкающих любовью глаз. Еще миг, и он бы обнял ее и наверняка зацеловал, но Нурия чуть отстранилась.
— Нельзя пить слишком горячее: жажды не утолишь. Хочу напиться раз в жизни, но досыта.
— Раз в жизни — не густо, — хрипло бормотнул Бакутин.
— И это не каждому. Счастливчику только…
Как мягко ступали ее маленькие стройные ноги. Как гибок и податлив был ее стан, чуть тронутый полнотой зрелости. Как бессознательно нежно, оттого на диво волнительно улыбалась она и обессиленно манила, сулила неизбывную радость нерастраченной любви и сама хотела и ждала этого же.
Не думая ни о чем, Бакутин в подъезде крепко обнял женщину за талию, почти оторвав от ступеньки, привлек к себе.
— Погоди, — шепнула она. — Не надо… Не здесь.
А сама как бы распахивалась перед ним, все беспомощнее обвисая на его руке, полуприкрыв глаза.
Но когда он приник к ее вздрагивающим жарким губам, почувствовал грудью податливую упругость высоких грудей, Нурия ловко выскользнула из его рук, в два прыжка влетела на лестничную площадку и остановилась у своих дверей.
Читать дальше