Константин Лагунов: Больно берег крут

Бакутин бежал как от смерти, ничего не слыша и не видя. Скользил, запинался, перескакивал пни и канавы. С дощатых мостков едва не сорвался в болотину.

Добежав до высокого голубого забора, с разбегу врезался в незапертую калитку, протопал по серому шишковатому цементу дорожки, перемахнув через две ступеньки, влетел на застекленную веранду, пинком распахнул дверь в комнату и обмер.

Тут все вопило о постыдном бегстве: распахнутые дверцы шифоньера, выдвинутые ящички серванта, неуклюже развернутая мебель, раскиданные по полу книги, пузырьки, коробки. Одним взглядом вобрав в себя картину разворошенного родного гнезда, Бакутин тут же выхватил из нелепого нагромождения предметов клочок бумаги на столе. Торопливо рожденные дрожащей рукой шеренги букв ломались, крошились, рассыпались на закорючки, и Гурий Константинович, еле сдерживая этот распад, с трудом прочел: «Прости, милый. Больше не могу. Не зови. Решено. Целую. Твоя Ася».

Он скользнул взглядом по рваной цепочке жалящих слов еще и еще раз, задохнулся от обиды и боли. «Догнать… Воротить… Отнять сына…»

Кинулся к двери. Запутался ногой в тряпице. Так рванул, что лоскутья затрепыхались вокруг сапог.

В дверях едва не сшиб невысокого большеголового человека.

— Фомин? Откуда?

— Беда, Гурий!

— Беда, — эхом откликнулся Бакутин и вдруг спохватился: — Ты о чем?

— Дамбу прорвало. Опору ЛЭП с корнем. Промысел, насосная, город — все окостенело.

Широколобое, курносое лицо Бакутина отразило крайнюю степень растерянности и душевной раздвоенности. Сунув в карман скомканную записку жены, Бакутин резко спросил:

— Машина есть?

— «Атээлка».

Торопливо загрохали по ступеням две пары сапог.

— Давно?

— С час назад…

— Какого же…

— Звонили сюда. Ася сказала, на причале…

Тяжелый, пересеченный морщинкой подбородок дрогнул, Бакутин болезненно поморщился. Рванул дверцу кабины.

— На дамбу!

Гневливо уркнув мотором, похожий на громадное насекомое АТЛ запетлял меж котлованов, проскочил небольшой пустырь и с разгону вылетел на перетертую, пережеванную, перемолотую тысячами колес и гусениц дорогу. Из-под стальных зубьев полетели комья и лепехи. Заляпанные грязью, тяжелые, неуклюжие КрАЗы, МАЗы, «Ураганы» хоть и нехотя, но все-таки уступали «атээлке» колею. По еле различимым тропкам, жердочкам и бревнам осторожно, как канатоходцы, пробирались вдоль дороги люди. Менее терпеливые, подтянув широченные голенища резиновых бродней, шлепали прямиком, порой по колено в глинистом месиве.

Черный колпак грозового неба плотно накрыл поселок. В сумеречном полумраке эта разворошенная, будто ржавчиной подернутая болотистая равнина показалась вдруг Бакутину отталкивающе неприглядной, а ползущие по ней машины и люди — ненужными и нелепыми. «Права Ася».

Протяжно и гулко бабахнул гром, две извилистые огненные трещины раскроили черный купол. В больших голубовато-серых бакутинских глазах мелькнула тревога: «Угодят в грозу». Сплющились губы в тонкую трепетную полоску, мгновенно вспухший жгут косо перечеркнул широкий лоб. Спросил, не глянув:

— Есть курево?

Эта огромная, крапленная кочками, запятнанная озерцами равнина каждую весну заливалась паводковыми водами, становясь безбрежным водоемом. Дамба рассекла равнину на неравные части, и на той, отгороженной от реки стороне стали строить промбазу, а дорога по дамбе накоротко связала поселок с промыслом.

На рассвете тонкая говорливая струйка проклюнула дамбу и принялась ширить пробоину. Вот уже голосистый ручей выплеснулся на равнину и тоже стал раздвигать, размывать прорыв, и скоро в промоину ударил хлесткий поток, раскрошил, размягчил тело плотины, и та, не сдержав напора, — рухнула. Разъяренно клокочущий мутный вал закувыркал земляные комья, расшвырял вымытые столбики, выел на месте прорыва глубокую воронку и, подмыв, опрокинул, выворотил металлическую опору электролинии. Лишь нырнувшие в воду провода указывали место, где недавно высилась десятитонная литая громадина…

«Атээлка» прилепилась к длинной шеренге разномастных машин. Стоящие у промоины люди разом оборвали разговор, выжидательно поворотясь к Бакутину. Растерянность и тревога сделали их лица похожими. «Консилиум паникеров!» — зло подумал Бакутин и так пнул земляной катыш, что тот превратился в черное облачко пыли.

Все молча расступились, пропустив начальника к самой промоине. Вода в ней ожесточенно клокотала, разъедая дамбу, и все стремительней, все выше становился вал. Ни фундамента мастерских, ни начатых стен бетонного завода не было на месте строящейся промбазы, лишь серая, тронутая рябью водяная гладь.