Грегуар Делакур: Четыре времени лета

– Я жду.

И тогда мама обнимала меня, сжимала так, что едва не душила, чтобы вновь вобрать меня в себя, как в те времена, когда нас было трое, когда ничего плохого не могло случиться и не было ни разорвавшегося сердца, ни красной машины.

– Ты такой же, как он, Луи. Такой же, как твой отец.

В последнее 14 июля века банкир повез свою поэтессу и их дочь к морю.

И Виктория пригласила меня.

Два часа на машине – и мы приехали в Ле-Туке.

Дамба была черна от народа. Велосипеды, скейтборды, самокаты, коляски и игрушечные машинки. Крики. Сахарная вата. Блинчики и вафли, истекающие «Нутеллой». Мне запомнилось сладкое счастье изо дня в день. Светлые дождевики на голое тело, песок, летевший, обжигавший глаза. Плохо оплаченные отпуска. Трепет бедноты.

На пляже там и сям были расставлены полотняные укрытия от ветра. Семьи жались друг к дружке, чтобы не улететь. И согреться, когда скрывалось солнце.

В нескольких метрах от них семи-восьмилетние строители наполняли ведерки сырым песком и возводили башни и башенки, хрупкие мечты, не достигавшие звезд, до тех пор, пока, устав, в гневе все не рушили. Вдали катили вдоль кромки воды парусные тележки, наездники спокойно шли шагом.

Поближе пара лет пятидесяти – он смахивал на Ива Монтана в «Сезаре и Розали» [9]– целовалась взасос с бесстыдством и жадностью неутоленной юности под недобрыми, порой завистливыми взглядами родителей того же возраста и нескольких одиноких душ.

Мы расположились на пляже напротив авеню Луизон-Бобе.

– Здесь меньше народу, – постановила поэтесса. – Я смогу спокойно почитать.

Банкир воткнул в песок большой желтый зонт, чтобы защитить нежную кожу своей читательницы; разложил два складных кресла из синего полотна, ставших двумя лужицами на песке, и они сели. Два старичка, показалось вдруг. Она смотрела на слова в своей книге. Он смотрел на море. Их взгляды больше не встречались. Разочарования взяли верх, подточили желание.

Виктория взяла меня за руку, и мы убежали с криком. Мы погулять, скоро вернемся! Мы помчались к полю для гольфа, к дюнам, туда, где дети могут уйти из-под надзора. И в тихом уголке, укрывшись от всего, мы легли рядышком, не разнимая рук. Мы часто дышали в такт, и я представлял, как будут биться наши сердца в одном ритме, когда настанет день. Я дрожал.

Потом, постепенно, дыхание наше выровнялось.

– Ты представляешь, – сказала она, – что через полгода может наступить конец света и мы, может быть, все умрем.

Я улыбнулся.

– Может быть.

– Конец света! Конец тебе, мне, конец дурацкой шутке отца с моим именем; конец, конец, конец! Во всяком случае, есть люди, которые его предсказывают. Есть даже такие, что готовят последнюю встречу Нового года, например, в пустыне. Дурость.

– Я так не думаю.

– А ты бы что сделал, если бы наступил конец света?

Я слегка покраснел.

– Не знаю. Я не верю, что наступит конец света.

– Ты так говоришь, потому что влюблен в меня, и если конец света вправду наступит, окажется, что ты был влюблен попусту.

– Ничего подобного. Я очень счастлив с тобой, вот так, очень счастлив как есть.

– Ты даже не хочешь меня поцеловать?

Мое сердце сорвалось с цепи.

Конечно, я хотел тогда целовать тебя, Виктория, и трогать тебя, и ласкать, и дерзать, и еще говорить тебе о моем столь долгом ожидании, о том, как колотилось мое сердце каждую ночь, как дрожали руки, когда я трогал мою кожу, представляя, что она твоя, как мечтали пальцы о твоих фруктовых губах, об этом голодном и жестоком ротике, который порой высказывал женские слова. С женской пылкостью.

Но безумно влюбленные так же безумно робки.

– Хочу, – сказал я наконец. – Хочу. И если бы наступил конец света, это стало бы моим последним желанием.

– Что – это?

– Поцелуй.

Короткий смешок вырвался у нее. Колокольчик.

– На!

Она живо повернулась. Ее рот вдавился в мой, наши зубы стукнулись, языки на секунду попробовали друг друга на вкус, они были соленые, горячие, потом все кончилось; она была уже на ногах и смеялась.

– Поцелуй – это все-таки не конец света!

И она исчезла за дюной, легкая как перышко.

А мне захотелось плакать.

Я нашел ее на пляже. Начинался отлив. Виктория шла к песчаной полосе, туда, где ее родители ничего больше не ждали. На ветру хохотали чайки. Они смеялись надо мной. Когда я поравнялся с ней, она посмотрела на меня, ее улыбка была грустной и ласковой.

– Я не знаю, влюблена ли в тебя, Луи, хотя мне с тобой хорошо. Любовь – это когда можешь умереть за кого-то. Когда покалывает руки, жжет глаза, когда не хочется есть. А с тобой у меня руки не покалывает.