Н. Денисов - Арктический экзамен

— Та, что в белых чесанках, пониже ростом, — моя. Так что, мордовороты, — он стал перенимать этот увесистый термин у Толи, — за кем замечу… Понял, Володя? — Почему-то он счел нужным предупредить именно Володю. Это удивило даже Толю, валявшегося на печи среди ухватов.

— Хо, Лохмач, да ему дай хоть эту самую… гетеру, он ей будет всю ночь про Белку со Стрелкой рассказывать. Тут есть другие субчики…

На «субчиков» обиделся Витька — Акрама и Шурку — конюха он не ставил в счет. И Витька хорошо понял Толин намек. С последнего разговора в дороге между приятелями установилось сдержанное понимание. Они все так же работали на одном крыле у Яремина, ездили на озера в одних санях. Но порой Витькин взгляд перекрещивался с Толиным, и они молча расходились. Только однажды Витька, выдолбив первую лунку под норило, проходя мимо Толи, услышал:

— Подожди, Витька… Смешной ты. Я же все вижу…

— Что, что ты видишь?

— Не хорохорься… С Галькой опять целуетесь, я знаю. И она делает это, чтоб позлить меня… Психология…

— Пошел ты!

А сейчас Толин намек обидел всерьез. Витька оделся, достал из-под кровати широкие охотничьи лыжи Никифора, хлопнул дверью.

— Далеко не бегай, — напутствовал Лохмач, — сейчас девки заявятся, мяса привезли, жарить начнем.

День ядреный, солнечный. На улочке, как всегда, пустынно, тихо. Над крышами дымы, а на ближней батраковской рябине — стайка снегирей. И Витька вспомнил своих деревенских снегирей — они прилетали почему-то всегда в сильные морозы, усаживались на вежи тополя за окошком, словно завидовали людскому теплу, подолгу сидели на ветках, перелетали на пригон, на прясло, а затем снова не показывались много дней. Не вчера ли это было! Горы облаков, куда садилось закатное солнышко, санные обозы повдоль длинной деревенской улицы. И: «Витя, попей молочка, сколько можно в окошко смотреть. Проголодался. Попей молочка». — Это мамин голос.

Он кружил на лыжах у леска за огородами, взбирался на суметы, скатывался. Обошел вокруг деревни: тихо, как повымерло. Только у скотной базы остановился — пахнуло силосом. Хотел свернуть туда, к базе, но увидел с вилами скотника Кондрухова. Тот матерился на лошадь, тянувшую полные навозом сани. Кондрухов не заметил, видно, Витьку, а то бы позвал: айда, мол, сюда! Ну и хорошо, что не заметил, подумал Витька и заскользил домой.

Еще у калитки он услышал, что в доме поют, в доме гости: пришли девки Лохмача. Он пошел к завозне, где возле стенки в конуре из сена жил раньше щенок. И тут он увидел Яремина. Тот взваливал на плечо мешок с рыбой. У раскрытых дверей завозни валялся лом, вывороченный пробой и сломанная задвижка.

— Что вы делаете? — Витька — остановился в нерешительности за спиной звеньевого. Тот выпустил мешок, рассыпал рыбу.

— Тихо, парень, — Игнаха испуганно повернулся, был он пьян, — гостинчики кой — кому потребовались… Ну-ка, пособи собрать, пособи, — добавил он миролюбиво.

— Положи, или я скажу Чемакину… Вор!

— Не кипятись, Витя, все будет в ажуре. Мы гробимся на морозе, а завтра придет трактор, и ту — ту… Увезет нашу рыбку. Думаешь, Чемакин премию даст? Хрен с маслом. Давай, слышишь! Я не на выпивон, понял? Деньги пополам. У тебя вон штанов порядочных нет. Галька оттого и нос воротит….

— Закрой завозню, а то ребят позову, — Витька весь напрягся. Он понял, что Игнаха не отступится, но слова о Гале больно отдались в груди.

— Хочешь, помогу тебе Толькин хребет наломать, живо отступится?

— Ах ты гнус! — Витька с силой схватил мешок и вытряхнул рыбу за порог завозни. В ушах зазвенело от удара Яремина. Он качнулся, но в следующий миг кинулся на звеньевого и головой, как когда-то учил Толя, сбил его в сугроб.,

В доме пели, наверное, Лохмач тянул как попало гармонь.

А у дверей шла драка. Яремин сильнее, и он, поднявшись, следующим ударом кулака мог бы уложить Витьку на месте. Но в злобе он схватил лом. Уже у крыльца лом, пролетев возле Витькиного плеча, ударился в дверь. Витька обернулся, и они сцепились снова, Падая в снег, Витька услышал заполошный крик Галины:

— Витя, берегись!

Нож Яремина, выбитый ловким перехватом Толи, упал рядом, распоров полу телогрейки. На крыльцо выскочил и Лохмач. Долго и остервенело били они Игнаху.

— Вставай, падаль, — прохрипел Толя, сплевывая кровь, когда Яремин перестал защищаться.

Его втолкнули в горницу, связали за спиной руки, усадили на лавку, приставили сторожить Шурку-конюха и Володю.

— Дурак ты, Яремин, — брызгал слюной Шурка — конюх. — Что тебе будет? Посадят в каталажку!