Н. Денисов - Пожароопасный период

– Ты что, Красильников? А честь училища? У тебя же второй разряд на этой дистанции. Не пил вчера с возвращения?

Вася помотал чубом, зачищая в тарелке перловку.

Потом, к полудню, гремели спортивные марши, плескались на алюминиевых шестах разноцветные флаги и транспаранты. Стадион торговал мороженым, пирожками, теплой газировкой. Трибуны были полны пестрой воскресной публикой.

На полуторакилометровой дистанции старт взяли человек десять. Держались кучно, не вырываясь вперед, не отставая, прицениваясь друг к другу. Забег вел парень в шиповках, и Вася, приноравливаясь к его размашистому лошадиному маху, держался рядом, понимая, что на третьем круге парень постарается оторваться.

Трибуны кричали азартно, весело. На вираже Вася кинул взгляд на своих училищных. Они чернели отдельным островком, поблескивая лаком козырьков форменных фуражек.

Валентину он приметил в центре трибуны. Сидела с каким-то пижоном в яркой тенниске. Они о чем-то говорили, не обращая внимания на то, что делается в эти минуты на беговой дорожке. Вася еще успел увидеть, как засмеялась Валентина, тряхнув прической, как пижон приобнял ее за плечи.

Горячо ударило в виски, дрогнуло под коленками. И училищная братва – «капуста», словно почувствовала его состояние, гулко затрубила, перекрывая другие голоса:

– Жми, Вася, жми, Красильников! Дава-а-ай!

На вираже четвертого круга вышли с парнем в шиповках, как сказал потом физрук, «копыто в копыто». Остальные поотстали, растянулись.

Шиповки парня хищно терзали прикатанный шлак и гравий гаревой дорожки, ноги работали, как шатуны. Оставалась последняя прямая. Васе казалось, что силы вот-вот оставят его и он позорно рухнет на виду у всех.

В какое-то мгновение он увидел оскаленное, залитое потом лицо соперника и вышел на корпус вперед.

– Ха-а-а! – взорвались трибуны.

Алой молнией прострелила взор финишная ленточка. Едва коснувшись её грудью, Вася со всего маху распластался на земле, колюче обдирая кожу локтей и коленей. Парень в шиповках помог подняться, одобрительно хлопнул по плечу.

Возникла откуда-то Зинка с бутылкой газировки:

– Молодец, Вася! Попей вот.

– А, это ты, Зинка! Подожди, я переоденусь.

Когда он вышел из душа, освеженный, с мокрыми волосами, народ уже расходился. Они протиснулись сквозь густую толчею в воротах стадиона, освобожденно пошагали к тротуару. И тут он опять увидел Валентину. Она тоже приметила их издали, дважды оглянулась, пристально посмотрела и какой-то ленивой походкой потянулась за пижоном в тенниске.

Переживаешь? – спросила Зинка. – Не стоит! – и доверчиво, жадно заглянула ему в глаза.

– Куда тебя проводить? – спросил Вася.

– Мне домой. Ага, проводи, Вася, – обрадовалась Зинка.

Под вечер в общежитие училища прибежала с запиской Юлька: «Нам надо встретиться. Обязательно! Слышишь. Приходи, буду дома».

– Как дела почтальонша? – прочитав записку, подмигнул он девочке.

– Мирово! Каникулы начались.

– А она что делает?

– Сидит, в окошко смотрит. Злая какая-то. А ты ответ писать будешь?

– Не буду, Юлька. Скажи ей, что дядя Вася победил сегодня самого себя.

– Как это самого себя? – тряхнула косой Юлька. – Она просила, чтоб ты написал. Мы с мамой к бабушке уходим сейчас, – хитро зашептала девочка, – надо навестить, – зачем-то добавила совсем по-взрослому.

Через час, порывисто поднявшись с койки, он упругой, скорой походкой зашагал к знакомому палисаднику. Когда открыл дверь и переступил порог, внезапно, не стучась, она, стоя лицом к зеркалу, испуганно, с широко распахнутыми глазами обернулась к нему, и они кинулись друг к другу в таком страстном взрослом порыве, какой бывает, может быть, раз в жизни и остается потом в памяти навсегда.

– Ты меня не отдавай никому, – заговорила она порывисто, скороговоркой, целуя его в глаза, в лоб, в щеки.

– Валя, Валя, – он чувствовал, как оттаивает в груди горькая ледышка обиды, недавней ненависти к ней.

– Хороший ты мой. Ты слышишь, я буду ждать тебя всегда. Ты пойдешь на службу, я тебя буду ждать. Хоть три, хоть четыре года. Ну скажи, что ты любишь меня. Я хочу это знать сейчас.

– Очень люблю.

– Подожди. Отпусти меня. Мне тесно, душно, – в торопливой нервной решительности она отступила от него к кровати, начала быстро расстегивать пуговицы халатика, освободясь, бросила его на стул, мраморно белея всей крепенькой фигуркой сформировавшегося девичьего тела.

Потом еще какое-то время лежала она, стиснув зубы и закрыв глаза, пока так же решительно не встала, подняла скомканные его брюки.