Володя накатывает на сковородке дробь. Беда с этой дробью! Поначалу день-два выколупываешь расплющенные слезинки свинца из обветшавших венцов деревенских бань. В недавние времена резвились сибиряки!.. Безоглядно и опрометчиво жгли они охотничий боевой припас на деревенских задах, пристреливая ружья-обновки: «Кучно ли бьет? Сколь кружно рассеивает? Лево, право ли мушка шалит?» Веселенько бабахали! Поначалу пристрелка, за ней похвальба, дальше споры да состязания – редкая банька не исклевана. Которые дробинки поверхностные, неглубокие – иную шильцем подковырнешь, иную копчиком складешка добудешь. Такие-то вот трофеи. Сплавишь потом горсть уродцев в пластинку-другую свинца, в проволочки поделишь, измельчишь эти проволочки в мелконький поперечный квадратик и на сковородку. Другой сковородкой, поменьше размером, днищем ее, наляжешь чуток на квадратики и обминаешь их, закругляешь, пыхтишь. Сковородки скоргочут, рычат.
Дед Карпуша подшучивает: «Пока дробь изготовишь – весь лес распугнешь». А как быть, где добыть? С порохом и пистонами того каверзнее незадача. Кое у кого, правда, в охотничьих семьях сберегся припас. Сами охотники на фронтах, в снайперах, двуногого наглого зверя теперь «промышляют», фрица-фашиста...
За пару силками изловленных рябчиков, за тушку зайца, окоченевшую в проволочной петле, выменивает Володя некую толику драгоценных припасов. С ружьем-то, с заряженным-то, куда веселей и надежней ходить по лесам. По деревне – того знаменитее.
– Артиллерия зверя сшевеливает, – авторитетно заявляет Карпуша – царский солдат. – Помню, вышел под Дубовой сопкой на наши окопы зубро... Могутной! Горбатой. А по самом дрожь... От артиллерии дрожь. Зверь в затишье бежит, подвигает другого зверя...
Володя перестает скорготать сковородками: «Зубро? Зубро? Такого в сибирских лесах и не слыхано. Могутный, горбатый... Повидал земель дедушка».
Свое «доморощенное» зверье знает Володя еще с тех ознобляющих вечеров, когда, забравшись под отцовский тулуп, спрятав в его сосулистую шерсть горяченький нос, слушал он сказки бабки Даниловны. Темно... Сказки сказывать надо всегда в темноте. Тогда сказку можно не только что слушать, но и вживе смотреть. Радужнее горит тогда на Жар-Птице перо, бел-белым тогда заяц, зеленее и злее посверки волчьих глаз. В темноте терпко-трепетно верится в небыль и чудо: сомлеваешь от неожиданно басовитого бабкина голоса, изображающего косноязыкий говор змеиных голов, прижимаешься в страхе теснее к братишкам, подолгу таишь дыхание.
Вот медведь Пропотап Сосилапыч идет, в колыбельке он малого сына несет. Нога у медведя скрипучая, самодельная. «Скрипи, скрипи, нога липовая, – басит и рычит по-медвежьему бабушка. – Я по елкам шел, по сосенкам я шел, по березничкам, по малинничкам – не лежит ли где несудьбинная моя ноженька... Не лежит нигде моя ноженька несудьбинная. Не склевали ее черны вороны, ни сороки-то белобокие, не потронули, не исчадили ее мухи зеленые – баба Грызла ее исхитила. На подворье своем сидит, мое мясо в котле варит, мою кожу в квасу гноит, мою шерстку в углу прядет... Скрипи, скрипи, нога липовая. Не спи, не спи, сынок, в колыбелюшке: испохитят и твою ноженьку...»
Бабка продолжает напевать медвежью «жалинушку», а ты всхлипнешь нечаянно... ты вбежал уже на подворье преступное: «Отдай ногу медведю!!» – кричишь ты злой бабе Грызле из своей народившейся сказки. И затеваешь бой. Побеждаешь. И приращиваешь живою водою или пришиваешь волшебными нитками медведю родимую ногу. И глядишь в колыбельку Медведеву...
Нарисовав сейчас в своем воображении «могутного и горбатого», Володя вспоминает первую свою встречу со зверем, ничтожным и малым, и имени-то звериного вряд ли достойным. В бабушкиных сказках всегда он был добреньким, ласковым, постоянно гонимым, обиженным, постоянно искал он себе заступников... Петуха. Козла – Седую Бородушку. Речь о зайце идет.
Был у сибирских дедушек хитроумный добычливый способ охоты на этого вездесущего, востропятого удальца. На гумнах, где на зиму оставались скирды хлеба, соломы, выкапывали загодя дедушки в талой земле на него западню. В метр шириной, метра два-три в длину и в полтора человеческих роста ее заглубляли. Вдоль западни укладывали по жерди, с той и другой стороны. Под жерди подсовывали тоненьким слоем вымолоченную ржаную солому, легким таким покрывальцем соломенным яму маскировали. Только мышь иль синичка могла порезвиться на этом настиле, без риска низвергнуться в дедушкину западенку.
Читать дальше