Арнон Грюнберг - Фантомная боль

Когда я входил в ее заведение вместе с женой, она порой писала мне на обратной стороне счета записки, а потом, убедившись, что я прочел, предусмотрительно их рвала. «Зайди, мне нужно с тобой поговорить, я здесь до четырех». Такого рода послания стали приходить все чаще и чаще. Настало время, когда ей каждый день казалось, что ей нужно со мной поговорить. Идеальная связь — это иллюзия. Спрос и предложение совпадают очень редко, вероятно даже, этого вообще не бывает. Только слепой и глухой верит, что твое предложение идеально отвечает спросу.

Очевидно, я на какое-то время ослеп и оглох. Я ослеп и оглох, чтобы ничего не чувствовать. Вначале я водил ее по дорогим ресторанам, куда имел обыкновение ходить сам, но когда заметил, что она в них неловко себя чувствует, стал приглашать ее в дешевые бистро, где было темно и ожоги на ее руках не так бросались в глаза. Я никогда не спрашивал, откуда у нее эти ожоги.

Но однажды мы с этим покончили. У нас больше не было времени на забегаловки, у нас оставалось время, только чтобы трахаться.

Ради удовлетворения ее растущих потребностей я усовершенствовал ложь. Я перевел ее на более высокий уровень. Измена скрывалась за нагромождениями утонченной лжи. Убедительность — это лишь вопрос правильного подбора слов. Может быть, этика тоже — всего лишь вопрос правильного подбора слов. Моя этика, во всяком случае, ограничилась тщательным подбором слов и ритма, этих вечных рабов убедительности.

Мои истории, сочиняемые ради ежедневных практических занятий сексом с Эвелин, достигали невиданных художественных высот и, как я и сам вынужден признать, по уровню сильно превосходили те прозаические отрывки, которые писались мною для газет, литературных журналов и сборников рассказов. Басни, которыми я потчевал Сказочную Принцессу, были одна другой краше.

Я одновременно был героем удивительных приключений и трахался с любовницей в гостиничном номере. Истории, коими я развлекал свою жену за ужином, были смешные и трогательные. У меня порой даже мелькала мысль: «Это так классно, хорошо бы записать». Но до этого как-то руки не доходили.

Ложь превратилась в мою постоянную работу, выдумкой были даже блюда, которые я ел на обед. Уже долгое время я старался не ради банального алиби — просто ложь стала для меня способом сдерживать натиск мира, который не подчинялся моим законам.

На день рожденья я подарил жене записную книжку — чтобы она записывала для меня все услышанные ею удачные фразы. Так и истории, которые я рассказывал жене, служили двойной цели: ей они дарили душевный покой, а мне поставляли материал для рассказов.

Наша связь с Эвелин постепенно затухала, как затухают войны. Вначале газеты пестрят жирными заголовками, затем заголовки уже не такие жирные, затем военные сводки перекочевывают на девятую полосу, затем попадают в рубрику «Разное» и под конец вообще исчезают из колонок новостей. Словно никакой войны и не было.

Так происходило и с нами. Мы никогда об этом специально не договаривались, но однажды просто не пошли больше в «Шератон». А также ни в одну из других гостиниц, куда ходили раньше. Порой, когда в кофейне было не так много клиентов, я вставал за прилавок и помогал ей упаковывать торты.

От нашей связи остались только взгляды, моя рука на ее запястье, красиво упакованный подарок для ее сына — теплым субботним полднем я незаметно ставил его на прилавок и подпихивал к ней. Еще шутки, которые понимали только мы двое. Ее рука, ерошащая мои волосы, если никого нет поблизости. Иногда, когда я входил утром в кофейню и видел ее, у меня возникала эрекция. Моя память частично обитает у меня в мошонке.

Подозревала или замечала что-либо моя жена, я не знаю. Как бы то ни было, она на эту тему ни разу ничего не сказала и даже не делала никаких намеков.

А в качестве официантки моя любовница ей очень даже нравилась. Сказочная Принцесса повторяла:

— Она тут самая лучшая, никто так замечательно не готовит капуччино, как она.

Мы давали моей любовнице хорошие чаевые.

Когда мы оказывались втроем, я не чувствовал неловкости. Возможно, потому, что распределение ролей было понятным и каждый строго придерживался своей роли. Моя любовница точно знала, что ей можно и чего нельзя говорить в присутствии моей жены, и ни разу не переступила невидимой грани.

Порой она спрашивала:

— Сегодня твоя жена придет?

Если я отрицательно мотал головой, она уводила меня на улицу и начинала болтать. Все чаще она болтала по-испански, словно для нее уже не имело значения, понимаю я ее или нет, словно для нее важней было то, что мы вместе, без моей жены, и что какое-то время мы друг для друга не просто клиент и официантка.