Арнон Грюнберг - Фантомная боль

— Если сюда явится Пустая Бочка, никакого обрезания не будет!

А между тем эта самая Пустая Бочка давно уже сидела в приемной на диванчике.

Вскоре мой отец грохнулся в обморок. В чувство его приводили с помощью сладкого красного вина. Бабушка, которая, почуяв призрак смерти, всегда развивала бешеную энергию, с которой могли бы соперничать не многие из ее сверстников, потребовала, чтобы с моим отцом обращались осторожно, «ведь он такой чувствительный!». Слегка придя в себя, отец постарался держать Пустую Бочку и мою мать на как можно более безопасном расстоянии друг от друга.

Обрезание представляется мне первым в ряду мелких и покрупнее семейных катастроф. Однако моя мать свято верила в то, что ребенок оказал целебно-терапевтическое действие на моего отца.

В ту минуту, когда хирург вонзил скальпель в мои гениталии, она прошептала:

— И как тебе пришло в голову позвать сюда эту твою Пустую Бочку? Выходит, ты меня абсолютно не уважаешь?

Отец в ответ якобы прошептал:

— Сейчас не время, давай обсудим это как-нибудь в другой раз.

Так он шептал всегда — что бы ни случилось.

Дэвид, приятель моего отца, с которым они вместе учились в школе, попытался все уладить, но безуспешно.

— Я не в восторге от твоей ситуации и не восхищен ею, — будто бы шепнул он на ухо моему отцу, — но как ты мог так влипнуть, почему ты позволяешь так собою помыкать?

А моя мать якобы воскликнула:

— Да заткнись ты, Дэвид, не делай из него еще большего психа, чем он есть.

Вот такую увлеченную дискуссию о Пустой Бочке вели между собой мои родители, пока мне делали обрезание.

Первые годы после моего рождения мы с родителями жили в Нью-Йорке. Мысль назвать меня Харпо [1] Харпо — «арфист» — прозвище одного из братьев Маркс, артистической группы, в 30–40-х гг. сыгравших комические роли в множестве голливудских кинокомедий. — Здесь и далее примеч. перев. принадлежит моему отцу. Но так как моя мать хотела дать мне еще и какое-нибудь нормальное имя, меня назвали также Саул. Итак, Харпо Саул Мельман — это я.

На открытках, разосланных по случаю моего появления на свет, отец попросил напечатать следующее: «Харпо Саул Мельман объявляет о своем приходе в мир и всех чмокает». Мама задним числом решила, что текст был не самый удачный.

То, что назвать своего ребенка Харпо — бесчеловечно, есть факт, не требующий доказательств. Разумеется, бывают и другие дурацкие имена, но Харпо, несомненно, — одно из самых противных.

Мой отец корпел над главным трудом своей жизни, моя мать работала врачом в дневном стационаре для душевнобольных. Самым знаменитым из ее пациентов был человек, который беседовал со стеной, свято веря, что его слушают секретные службы. Но, когда секретные службы не отреагировали на его отчеты, он повел себя деструктивно. Так он угодил к моей матери. На этом пациенте она защитила диссертацию. От моей матери он узнал, что целых двадцать лет проговорил со стеной впустую. Эти сведения оказались для него непосильной ношей, и он бросился в шахту лифта. Последнее обстоятельство омрачило банкет по случаю защиты моей матери, так как предполагалось, что пациент будет присутствовать на нем в качестве почетного гостя. После этого инцидента мама написала кучу статей, в которых размышляла над проблемой, стоит ли избавлять людей от их бредовых идей.

Мой отец всегда старался держаться от психиатрии подальше. Правда, несколько лет он три раза в неделю посещал психотерапевта с единственной, по его признанию, целью: смешить своего врача. Если психотерапевт за сеанс хотя бы один раз смеялся, отец считал такой сеанс удавшимся. Когда однажды, вскоре после развода, за целый вечер ему ни разу не удалось заставить врача улыбнуться, он резко прервал курс лечения и впал в глубокую депрессию.

Впрочем, мама знала, что отец использует своего психотерапевта в качестве подопытного кролика, иными словами, апробирует на нем свои рассказы, которые затем записывает и дарит миру. Понятное дело, у нее были сомнения, насколько это позволительно — использовать в подобных целях собственного психотерапевта. Но отец считал это своей гениальной находкой.

— Да и вообще, — частенько говаривал он, — цель оправдывает все средства.

По убеждению мамы, во всем, что касалось Роберта Г. Мельмана, психиатрия была бессильна. Любой человек на такие слова наверняка бы обиделся, но отец воспринимал их как комплимент. Мне нередко приходилось слышать от него следующую фразу: «Того из них, кто сумеет меня вылечить, я включу в свое завещание». Делая это заявление, он обязательно барабанил пальцами по столу.