Арнон Грюнберг - Фантомная боль

— Я была молодая, — сказала Ребекка, — и чуточку сумасшедшая, но я ни о чем не жалею, это было прекрасное время.

Она показала мне фотографии. Я мимоходом их просмотрел. Эти снимки были явно не для моих глаз. Возможно, не стоит пытаться узнать все о своем отце. Во всяком случае, мне не хотелось видеть своего отца на фотографиях голым.

— Да, — сказала Ребекка, — я ездила с ним вместе даже в Японию.

Она взяла свою дочурку на колени.

Я не нашелся что на это сказать, поэтому напомнил:

— Но это было еще до моего рождения.

Я специально посмотрел на ее руки, чтобы убедиться, правда ли они у нее такие некрасивые. Но это были просто старые руки. Ее руки состарились раньше ее лица.

— Он порвал со мной на Сицилии, — сказала Ребекка, — но после этого стал писать мне еще больше писем, и однажды я опять к нему заглянула.

— Но почему вы все-таки расстались? — спросил я, строя вместе с ее дочкой башню из кубиков.

— За двенадцать лет, — сказала Ребекка, — он так и не сумел сделать выбор. И однажды я решила, что это уже слишком. Я встретила своего будущего мужа. Его мне долго ждать не пришлось. Я помню, как я позвонила твоему отцу и сказала: «Никто не будет так долго ждать тебя, Роберт. Никто».

— И что же он ответил?

Башенка была уже почти готова.

— Он сказал, что его все ждут — издатели, газеты, его жена, его семья, и что скорее можно дождаться прихода Спасителя.

Ребеккина дочка захотела влезть ко мне на колени.

— И что вы на это ответили?

— Ответила, что ему потребовалось двенадцать лет на то, чтобы сделать выбор, но это даже к лучшему, поскольку я встретила человека, который умеет делать выбор, и сейчас я еду с ним отдыхать. На что он сказал: «Как я могу сделать выбор? Я целиком поглощен главным трудом моей жизни, не требуй от меня слишком многого». А я ему сказала: «Роберт, я никогда от тебя не требовала слишком много, наоборот, я очень мало от тебя требовала, но даже это казалось тебе тяжелым грузом». Позже я получила от Роберта не меньше сорока писем и еще десять телеграмм, но я их даже не распечатывала. Я знала: стоит мне их открыть, как все начнется сначала. Стоит мне их открыть, и он уже не остановится, но всю жизнь ведь так не может продолжаться, правда?

— Правда, — отозвался я.

Я подумал о Мата Хари. Немного помолчав, я сказал:

— У вас чудесная дочурка.

В семь часов вернулся домой ее муж. Он вел за ручку второго ребенка.

Ребекка представила меня:

— Это Харпо Мельман, сын Роберта, одним словом, ты знаешь.

— Да, — сказал ее муж, — я знаю.

Он спросил меня, не хочу ли я остаться ужинать, но я ответил, что, к сожалению, у меня не получится, потому что сегодня вечером я лечу обратно в Рим.

— Кем ты собираешься стать? — спросила Ребекка.

— Фотографом, — ответил я, — но не репортером. Я хочу фотографировать модели.

На прощанье Ребекка отдала мне письма моего отца.

— Держи, — сказала она, — они твои.

Она проводила меня до двери.

— А зачем ты летишь в Рим? — спросила она.

Я заколебался, стоит ли ей рассказывать. Эвелин я ничего не сказал — для чего, кому от этого будет легче? — но в случае с Ребеккой я решил иначе.

— Отец однажды вечером выбежал на пляж в Сабаудиа в плавках и с большим кухонным ножом в руке. Вначале он угрожал отдыхающим на пляже, потом прибыли карабинеры, он накинулся на них. У них не было другого выхода. Им пришлось открыть по нему огонь.

Вот так я стоял напротив любовницы моего отца, которую знал как тетю Ребекку. Больше к нашему разговору мне добавить было нечего. Она вышла замуж и родила детей, мы с мамой переехали обратно в Амстердам, мой отец с кухонным ножом промчался по пляжу в Сабаудиа. Вот что остается от жизни, если подвести под ней черту.

Я шел к Ребекке с твердым намерением задать ей кучу вопросов, но, когда я ее увидел, мне все вдруг показалось бессмысленным. И не потому, что я все уже и так знал, а потому, что понял: никакие ответы уже ничего не исправят.

В ее книжном шкафу я заметил корешок «69 рецептов польско-еврейской кухни».

Прилетев в Рим, я прямиком поспешил в больницу. Медсестры здоровались со мной как со старым знакомым.

— Где ты пропадал? — спросил меня отец.

— Пришлось ненадолго съездить в Амстердам, — ответил я, — мне нужно было увидеться с мамой.

Одна из медсестер остановила меня в коридоре:

— Твой отец просто невозможный. Он все время повторяет, что мы должны придумать что-то в целях рекламы.

Двадцать лет ушло у него на то, чтобы исчезнуть из жизни моей матери, и почти столько же времени он пытался исчезнуть из своей собственной жизни. Чтобы завершить эту операцию, ему в конце концов пришлось прибегнуть к помощи карабинеров.