Георгий Семёнов - Голубой дым

Прошло с той поры много лет. Дина Демьяновна закончила институт и начала работать. Все забылось и стерлось в памяти, и почти не бывает удобного случая воскресить в сознании прежнюю жизнь.

Но иногда, очень редко, к ней в библиотеку заходит женщина с подкрашенными рыжими волосами и, робко улыбаясь, здоровается. У нее одутловатое лицо водянисто-желтого цвета. На лице почти нет морщин, и только губы, скорбно поджатые и усохшие, словно бы заштрихованы сверху вниз тонко отточенным грифелем. У женщины плохие зубы, которые она не лечит, боясь еще с детства бормашины и лязганья всяких никелированных лопаточек, палочек, крючков, которые врач, поковырявшись в зубах пациента, бросает в эмалированный судок. Но она давно уже привыкла говорить с полуприкрытым ртом, скрывая свои кариозные зубы, и, разговаривая, смотрит обычно в сторону, точно отворачиваясь от людей в смущении.

У этой женщины сын отбывает второй уже срок в тюрьме: сначала за воровство, а теперь надолго за бандитизм. Ей дали когда-то хорошую комнату на троих в новом доме неподалеку от привычных ей мест. Но теперь она живет одна, схоронив старуху мать.

«Вот пришла опять, — говорит женщина хриплым, прокуренным, старчески немощным голосом. — Дайте чего-нибудь почитать...»

Это, пожалуй, единственная женщина, которая берет книги только про войну. Она возвращает их не скоро. Придет, положит книжку, поморщится и с виноватой улыбкой отмахнется от нее молча.

Редко, когда ей нравится книга о войне. Тогда она, поглаживая обложку и согласно кивая, говорит с грустным удивлением в голосе: «Это правда, это все было. Хорошая книжка. Этот писатель еще чего-нибудь написал про войну? Написал... Ну, тогда я потом ее возьму, вы мне ее запишите просто так, а я потом когда-нибудь приду, когда почитать захочется, и возьму у вас».

Уходит она надолго.

А в этот день Дина Демьяновна с щемящей болью, с тоскливой улыбкой в душе почему-то вспоминает старую керосиновую лавку, которой давно уже нет в Москве, как и нет тех улиц и домов; слышит шум упруго льющегося керосина и его манящий, вездесущий, возбуждающий запах.

И в ней просыпается вдруг странный и никому не ведомый звереныш, почуявший свежую, огненную кровь израненной старой земли. Она так возбуждается в эти минуты, такое нетерпение испытывает ее душа, так ей страшно становится! И хочется плакать, но — нет слез...

В туманное утро серая яблоня стояла вся в белых бисеринках дождевых капель, каждая ее веточка, каждая оживающая почка держала на себе эти невесомые, прозрачные слезинки, которые, отразив небо, казались каплями какого-то мелочно-густого и животворного сока, выступившего на ветвях оттаявшего дерева.

Громко пели в лесу дрозды, перелетали, нахохлившиеся и брачно неосторожные, с вершинок деревьев на другие вершинки, и слышно было тогда, как потрескивали упавшие капли в прошлогодних мокрых листьях на земле. Лес был прозрачен и гулок, птичьи свисты, квохтанье, верещание — все эти близкие и далекие звуки переплетались, наполняя лес неизбывным, очень понятным и до зависти, до душевной тоски необъяснимым ликованием.

В ту весну упали в пору цветения заморозки, и на яблоне завязались на самых нижних ветвях всего только несколько хилых плодиков.

Митя Денисов заходил проститься перед отъездом, был очень смугл после Крыма и красив. Вел себя так, будто ничего не случилось, и очень обеспокоен был самочувствием своего дяди, Сергея Александровича.

— Ему бы жениться, конечно... Я ему говорил об этом. Но он и слушать не хотел, ругался.

— Вы с ума сошли, Митя? — спрашивала Дина Демьяновна. — Прошел какой-то месяц с небольшим, а вы — жениться... Вы хоть сами-то понимаете свою бестактность?

Денисов смеялся и отвечал обескураживающе откровенно:

— Понимаю, конечно... А что делать? Он ведь сопьется. Он пьет все время. А милая какая-нибудь вдовушка прибрала бы его к рукам и омолодила бы старика. Вот я и спрашиваю: что лучше — пить или найти себе женщину? Какое грехопадение полезней?

Она не могла на него даже сердиться, так простодушен и так духовно недоразвит был этот красивый Митя, с которым — о господи! — свела ее судьба. Она удивленно и обескураженно посмеивалась вместе с ним и не знала что сказать.

— Я шучу, конечно, — поправился Денисов. — А если серьезно, то дядюшка мне совсем не понравился. Между прочим, я бы не сказал, что и вы пышете здоровьем. Вы, конечно, прекрасны, но у вас тени под глазами. К сожалению, не искусственные тени.