Василь Ткачев - Под городом Горьким

Варька плюнула и скрылась во дворе.

На что рассчитывал Микита, то и получилось: вся деревня была поднята на ноги.

–Слыхали, Микита сдурел? В стожке зашился, только голова, словно тыква, торчит.

–И руки!

–Да, да, и руки. Ими он газету держит. Районку. Вверх ногами. Сам видел.

–Да нет, это с твоей стороны вверх ногами. А газету он правильно держит.

–Может, и так. В очках сидит, как профессор.

–Заболеешь – всякую дрянь глотать будешь, а засунуть зад в стог – это не трудно.

–Да разве он, Микита, болеет? Ну, артист!

Когда день покатился на другую половинку, Микита, распаренный и расслабленный, спал в стогу. Сквозь сон он услышал: «Пусть себе спит, не будем беспокоить. Да и лечится человек... Значит, пить ему нельзя». Микита приказал себе: проснуться, проснуться, проснуться. Получилось. Он заморгал, смахивая рукой сено с лица:

–А, это вы, гвардейцы?

–Мы, – коротко ответил сухоребрый Тимка.

–Хотели предложить тебе выпить, да видим, нельзя – ты на процедурах, – развел руками Смык. – Самый разгар у тебя...

–Потею, землячок, потею. А мокрая спина вытягивает лекар-

ства из сухой травы с небывалой силой, – просвещал соседей Микита и не сводил глаз с оттопыренной штанины Тимки. –Магнитом. Да-а.

–Ну, лечись. – Смык собрался уходить и глянул на Тимку. – Пошли, братан?

Микита замахал руками, не на шутку встревожившись:

–Да ты что? Мне как раз можно!.. Когда сеном лечишься, оно, холера, полезней, если глотнешь немножко. Потеешь лучше! А ведь смысл лечения – в потении. Так что – можно.

Тимка набулькал в стакан и подал Миките:

–Это тебе. Когда профсоюз посылал проведать больного, то пять рублей выделял. На бутылку хватало и на закусь. Жили-и! А мы тебя, Микита, решили так навестить. Сами. Пей, пей. Стакан нужен.

–Ну, давай! – Микита поднес питье ко рту, но выпить ему было не так-то просто, пришлось повернуться на бок. Однако не пролил – все, что было в стакане, попало по назначению. До капли.

Навестить старика приходили и другие односельчане – его ровесники и люди помоложе, даже кое-что приносили. То яблоки, то сливы, а Макар купил в магазине бутылку минералки, открыл ее – подал больному.

–Пей, лечебная. На этикетке много чего написано...

От детей тоже отбоя не было: старались, нехристи, пощекотать травинкой около носа деда. Микита фыркал, да так, что слюна во все стороны летела, а дети хохотали на всю улицу.

Микиту отбила от детей Варька. Она женщина хоть и крикливая, но мягкая и уступчивая, принесла ему ужин, потому что старик не собирался вылезать из стожка на ночь глядя: лечиться, так лечиться, сеанс не должен прерываться. «Больше эффекта будет».

– Кыш! – замахала руками на детей Варька, поставив еду перед Микитой. – Кыш отсюда! Человек лечится, а они словно гуси гогочут. И не стыдно? Под окнами больницы не гогочете. А здесь – можно? Кыш!

Их и след простыл.

Варька кормила старика из ложки. Подавала в рот картофельное пюре, потом совала огурец. Микита откусывал, жевал и проглатывал, то же самое он делал и с хлебом.

Вдруг Варька, глянув на мужа, насупилась. Спросила:

– Ты что, пьян, Микита?

Старик возмутился:

–Откуда ты взяла? Приснилось, что ли?

–Пахнет же!

–Эх, молодица, – облизывая губы, уверенно говорил Микита. – В том и цимус, что сено, когда его на мокрую спину, пахнет чем угодно – и водкой тоже. Сено же! Луг!..

–Нет, от тебя больше водкой пахнет, чем другим... – сказала Варька, но неуверенно.

–Да кинь ты! Ну где я здесь, в стогу, найду выпить?

–Ты найдешь. Ешь давай, а то кабанчику твой ужин выверну!

Микита смотрел, как жена присаживалась рядом со стожком на сено, и рассуждал о жизни:

–Ты видела, кто сегодня был в центре внимания? Я! Не удивлюсь, если корреспондента пришлют. Я давно, молодица, заметил: чтобы обратить на себя внимание, человеку надо сделать какую-то дурость. Жириновский, например, плеснул соком из стакана Немцову в лицо – и его показывают по телевизору. А я стожок поставил. На виду у всех. И обо мне заговорили. А то и забыли бы все, что где-то живет Микита Юрьевич Сомов.

Варька вздохнула, махнула рукой и потопала во двор.

Спустя какое-то время Микита перебросил стожок на огород, и деревня словно чего-то лишилась: земляки привыкли уже видеть голову старика, которая, высунувшись из сена, почти три дня отвечала им на приветствия. Однако время шло, и постепенно люди стали забывать и о стожке, и о Миките.

У каждого хватало своих забот.