Василь Ткачев - Под городом Горьким

Стёпка не договорил – из-за угла магазина показался Пахомчик, старый холостяк, человек неопределенного возраста. Он разинул рот, будто удивился, заметив на крыльце Рэбу и Стёпку.

– А загрызть есть чем?– наконец нашелся Пахомчик и показал бутылку.–Как знал, что вы тут. Сегодня я вас угощаю, завтра – вы меня.

– О чем может быть речь?– засветилось лицо у Стёпки.

Рэба же стоял все еще по-прежнему хмурый, словно день поздней осени.

– Айда за угол! –приказал Пахомчик.

За ним охотно потопали. Там, меж кирпичей, была припрятана стопка, в полиэтиленовом пакетике лежал кусочек хлеба. Выпили. Хлеб высох, не ломался, поэтому Стёпка подбежал к дикой яблоне, раздобыл несколько паданцев. Они еще лучше, чем этот черствый хлеб. Когда самогон зажег внутри лампочки, Стёпка пожаловался Пахомчику на Рэбу, который не хочет сорвать с немцев, приехавших к ним в село, компенсацию за того фрица, что в войну выбил из головы у Рэбы часть ума.

– И правильно делает,– не поддержал Стёпку Пахомчик.– Как это– пойти к чужим людям и стоять с протянутой рукой? Это у соседа можно попросить. Пусть и фигу другой раз покажет. Так то наша фига, местная. А если немец ткнёт, то она, та импортная фига, будет слишком долго вонять. Не иди, Рэба. Не слушай.

– Не пойду, – повеселел Рэба. – Не пойду. Матка ругаться будет, когда услышит... Ну его, немца!..

Стёпка нервно плюнул, а Пахомчик отошел чуть в сторонку, засунул руку в бурьян и вытащил вторую бутылку.

... Рэба лежал на обочине дороги, подложив ладонь под голову. Жарило солнце. Шапка лежала в метре от него. Что-то не видать Рэбовой матери: наказал старухе сам председатель колхоза, чтобы заволокла пьяницу домой, чтобы не позорил колхоз и сельчан перед немецкими гостями. А они, немцы, ходят по деревне, знакомятся с жизнью людей. Весело им, хорошо. Незаметно как-то и на Рэбу напоролись. Один из гостей засмеялся, ткнул пальцем:

– Пьян, да?

Председатель растерялся, покраснел. Выручила его Семениха, не по годам резвая и находчивая старушка, она примазалась каким-то образом к гостям и ходила с ними по заасфальтированным деревенским улицам, где ей было все знакомо - перезнакомо, но по хозяйству нечего было делать, поэтому и шаталась. Она, смело взглянув на немца, который ткнул пальцем на Рэбу, сказала громко и с каким-то нескрываемым упреком в голосе:

– Он же на своей земельке лежит, панок!..

Скороход лежал с закрытыми глазами, но из-под век, словно откуда-то из-под камня-кругляка, выкатилась большая – с горошину, наверное, – слеза. Она задержалась на мгновение в уголке глаза, затем теплым ручейком скатилась, тая, к уху больного. И растворилась...

Он, сбитый в плечах, коренастый и в общем-то крепкий с виду человек лежал под капельницей. Его спасал преднизолон – гормон, печально-радостно известный каждому астматику. Скороход, когда первый раз попал с бронхами в пульмонологию, долго не мог запомнить название этого лекарства: больно мудреным, заграничным казалось слово. Зато теперь, разбуди среди ночи, – скажет: «Преднизолон!» Смешно вспомнить, но тогда сосед по палате, вернувшись из столовой, сразу начинал рыться в тумбочке, доставал оттуда принесенную женой еду – сало, куриную ножку, вареные яйца. И уплетал за обе щеки. Когда же на него косил глазами Скороход, удивляясь аппетиту, тот, работая челюстями, оправдывался:

– Подожди, подожди, начнет преднизолон делать свое дело – тогда я на тебя погляжу, орёл!..

Скороход сверкнул глазами и, не обронив ни слова, отвернулся. А позже, когда, как и обещал сосед по палате, тот загадочный преднизолон крепко подмял его под себя, он срочно велел своим, чтобы обеспечили продуктами. «От больничных сосет под ложечкой!» Преднизолон и разнёс его, бедолагу, – такой аппетит вызвал, что он вынужден был среди ночи подкрепляться. Знакомые, встретившись на улице, оглядывались: Скороход это или я ошибаюсь? Будто бы – он... Будто – нет...

Преднизолон Скороход принимает каждый день – без гормонов он уже не жилец. Чего добился, когда осведомился, что это за холера такая, так это одного – сполз, постепенно сокращая дозу, с нескольких таблеток до одной. Ведь сам почувствовал: надо избавляться от преднизолона, а то не получается шнурки завязать – живот мешает. Опять же – сердце... Правду говорят: одно лечишь – другое гробишь.

Лежа под капельницей, Скороход вспоминал Узбекистан, где жил некоторое время после армии и откуда успел уехать незадолго до распада СССР. Чем гордился, хвалил себя за дальновидность: пока смотрю вперед – не пропаду и сам, не дам пропасть и своим скороходикам.