Михаил Старицкий - Рассказы

— Пустите меня! — повторила я.

В это мгновение поезд наш загрохотал особенно гулко, и окна покрылись непроницаемым мраком: мы проезжали туннель.

Или стремительность моего движения, или неожиданная ночь поразили исступленную даму, — она выпустила мое плечо, отшатнулась, а я выскочила на крытый наружный коридорчик вагона, желая перебежать в другой вагон или, в крайнем случае, позвать кого-либо на помощь. Поезд между тем вылетел уже из туннеля; овальные стены его светились синеватыми полосами, а вот и широкие волны света, и знойный сверкающий день.

Но на другой площадке никого не было; средняя дверь нашего коридорчика была заперта, и только боковая оставалась полуоткрытой. Поезд несся с ужасающею быстротой; с левой стороны дороги поднимались отвесные скалы, а направо тянулись глубочайшие пропасти, прерываемые иногда острыми утесами. До самого длинного моста оставалось еще версты четыре.

Я не успела и сообразить всего этого, как возле меня уже стояла дама; она вцепилась обеими руками в меня, захлопнув ногою входную в вагон дверь.

— Хотела убежать от меня? Не уйдешь! Не пущу! Ты мне очень понравилась, и мы вместе проделаем опыт… вместе! Ух, славно, весело! Сейчас на одно мгновение налетела ночь, но после нее день стал еще ярче, еще прекраснее… Так и смерть: на одно мгновение мрак, а потом роскошное сияние…

— Оставьте меня! Я не хочу умирать! — кричала я, нервно рыдая.

— Не стоит жить! — шипела уже безумная, метая искры из глаз. — Станемте выше Толстого: он проповедует отречение от жизни, а сам комфортабельно живет, а мы сумеем поступить согласно своему убеждению…

— Уйдите! Я буду кричать! — защищалась я, отстраняя ее руками.

— Ведь это одно мгновение, а после — восторг! Да и это мгновение — одна прелесть! Сколько переживешь, перечувствуешь, пока совершится… Да, вот гениальная мысль! — она рванула меня к боковой двери. — Давайте вместе бросимся в эту пропасть! Ведь это наслаждение лететь в пространство и сознавать, что моя воля выше этих мизерных условий существования, что одна только свободная воля и есть нечто великое в мире! Идемте! Будьте стойки! Оставьте ваше презренное малодушие! Вперед! — и она всеми силами начала тянуть меня.

— Спасите! Помогите! — закричала я в ужасе, отчаянно защищаясь.

Но борьба была неравна, дама была значительно сильнее; вспыхнувшее бешенство придавало ей еще более силы, а сковавший меня ужас отнимал у меня последние силы.

— Не губите меня, — молила я, — я жить хочу… меня ждут… Во имя всего святого!

— Пустое, и там ждут! Кинемся вниз! Это один миг, но великий, торжественный…

— Спасите! Спасите! — кричала я, теряя сознание, а дама, превратившись в страшную фурию, старалась столкнуть меня с площадки вагона. Я чувствовала веяние на меня холода могилы и бессильно билась в ее мощных объятиях.

Поезд в это время пошел тише: он въезжал на длинный мост, под которым внизу, на многосаженной глубине, чернели острые скалы. Я уже видела почти под ногами эту разверзающуюся бездну и на последнем порыве самозащиты нечеловеческим голосом крикнула:

— На помощь! Спасите!

От толчка палач мой пошатнулся и выпустил меня из рук; я упала и ударилась сильно головою, инстинктивно ухватившись за порог средней дверки руками.

Но на одно лишь мгновенье выпустила безумная свою жертву; с новой яростью она схватила меня и повлекла за собой… Руки мои бессильно цеплялись за стенки вагона, ногти срывались, а неумолимая судьба влекла меня к глубокой могиле…

— Не спасут! — кричала безумная. — Никто не спасет! Не хотела лететь в моих объятиях, так я тебя и так столкну, а все-таки опыт удастся!

— Мама! Спаси меня! — шептала я, теряя сознание и почти повиснув над пропастью.

Неожиданно кондуктор выскочил из дверей и схватил меня за руку.

Я очнулась уже дома… в объятиях дорогих лиц.

Передаю этот рассказ, слышанный мною, почти дословно. Он не напрасно назван мною "былью", так как имеет фактическую почву и чужд всякого вымысла. Что сталось с безумной: бросилась ли она в пропасть, или была спасена — мне не известно.

Андрей Степаныч Короп проснулся пятого января довольно поздно: накануне он ужинал в большой компании и совершил обильное возлияние. Открывши на мгновение глаза, раздраженные полоской бледного света, прокравшегося сквозь щель опущенной драпировки алькова, и потянувшись сладко, он снова закрыл их, повернулся к стенке и обнял… несмятую соседнюю подушку; это непривычное ощущение отрезвило его сразу от грез: он осмотрелся и вспомнил, что его жена уехала в Вену.