Курт Воннегут - Синяя борода

– Да, вы правы, – сказал я. – Я не очень это осознавал, но теперь, когда вы сказали об этом, понял – да, это правда.

– Тогда докажите.

– Особенно хвастаться нечем. Я не Альбрехт Дюрер. Хотя, конечно, рисую лучше вас, и Шлезингера, и кухарки – кстати, и Поллока, а также Терри Китчена. Я с этим родился, но мое дарование – не Бог весть что, если сравнивать меня с великими рисовальщиками прошлого. Моими рисунками восторгались в начальной, а потом и в средней школе в Сан-Игнасио, Калифорния. Живи я десять тысяч лет назад, наверняка ими бы восторгались обитатели пещеры Ласко во Франции, чьи понятия об искусстве живописи, должно быть, находились на том же уровне, что и у обитателей Сан-Игнасио.

– Если ваша книга выйдет, нужно будет включить хоть одну иллюстрацию в доказательство, что вы умеете рисовать. Читатели будут на этом настаивать.

– Мне их жаль, – сказал я. – И самое ужасное для такого старика, как я…

– Не такой уж вы старик, – перебила она.

– Совсем старик! И самое ужасное, что всю жизнь, с кем бы я ни общался, – одни и те же разговоры. Шлезингер не верил, что я умею рисовать. Моя первая жена не верила, что я умею рисовать. Мою вторую жену, правда, это совершенно не интересовало. Для нее я был просто старый енот, которого она затащила в дом из амбара и сделала чем-то вроде собачки. Она любила животных независимо от того, умеют они рисовать или нет.

– Что вы ответили первой жене, когда она сказала, что вы не умеете рисовать? – спросила Цирцея Берман.

– Мы как раз переехали из города в Спрингс, где она не знала ни души. В доме еще не было центрального отопления, и я обогревал его, протапливал три печки – как когда-то мои предки. Наконец Дороти, смирившись с тем, что судьба связала ее с художником, попыталась хоть в чем-то разобраться и стала читать журналы по искусству. Она никогда не видела, как я рисую, потому что не рисовать, забыть все, что я знал об искусстве, казалось мне тогда магическим ключом к серьезной живописи. И вот Дороти сидит на кухне прямо перед печью – тепло почему-то уходило в дымоход, а не шло в дом – и читает статью итальянского скульптора о картинах абстрактных экспрессионистов, впервые выставленных на большой европейской выставке – Венецианской биеннале 1950 года, того самого, когда произошло наше воссоединение с Мерили.

– А ваши картины там выставлялись? – спросила Цирцея.

– Нет. Выставлялись только Горки, Поллок и де Конинг. Итальянский скульптор, выдающийся, а сейчас прочно забытый, так написал про то, чем мы, по нашему ощущению, занимались: «Замечательные эти американцы. Бросаются в воду, не научившись плавать». Имелось в виду, что мы не умеем рисовать.

Дороти тут же это подхватила. Хотела обидеть меня побольней, ведь я ее тоже обижал, и говорит: «Вот именно! Ты и твои приятели потому так и пишете, что нарисовать по-настоящему ничего не можете, даже если очень нужно».

Я не стал спорить. Схватил зеленый карандаш, которым она записывала, что необходимо переделать в доме и снаружи, и на стене кухни нарисовал портреты наших мальчиков, спавших около печки в гостиной. Только головки – в натуральную величину. Даже не заглянул в гостиную, чтобы сначала на них посмотреть. Стены в кухне были обшиты новыми листами сухой штукатурки, я гвоздями прибил их поверх потрескавшейся старой. Еще не успел заделать стыки между листами. Так, кстати, и не заделал.

Дороти была ошеломлена. Сказала: «Почему ты все время этим не занимаешься?»

И я ответил, первый раз крепко выругавшись в ее присутствии, хотя до того, как бы мы ни ссорились, не ругался:

– Слишком просто, на хер мне это надо.

– Значит, стыки между листами так потом и не заделали? – спросила миссис Берман.

– Только женщину это может интересовать, – сказал я. – Отвечу с мужской прямотой: нет, не заделал.

– А с портретами что? Закрасили краской?

– Нет, – ответил я. – Шесть лет они оставались на листах. Но однажды днем я пришел в подпитии домой и обнаружил, что исчезли жена, дети, портреты, а оставлена только записка, в которой Дороти писала, что они исчезли навеки. Портреты она вырезала и взяла с собой. Две здоровенные дыры вместо них остались, вот и все.

– Должно быть, плохо вам было, – сказала миссис Берман.

– Да. За несколько недель до этого покончили с собой Поллок и Китчен, а мои картины начали осыпаться. И когда я увидел в пустом доме эти две квадратные дыры… – Я остановился и замолчал. Потом сказал: – Ладно, неважно.