Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

Во дворе, вымощенном булыжником, до сих пор сохранились водопойные желоба. В теплые дни короткого лондонского лета мальчишки пускали там кораблики.

Колючий северный ветер, дувший много дней, наконец стих. Потеплело. Апрель наконец вел себя, как подобает апрелю, — давал понять, что лето не за горами.

Удомо остановился у ворот и посмотрел на клочок бумаги. Должно быть, здесь. У противоположного тротуара он увидел машину Эдибхоя. Все правильно — здесь! Он вошел в ворота. Каблуки зацокали по булыжникам. А ходить по ним довольно-таки неудобно. Эдибхой говорил, что квартира находится в самом конце двора, слева. Он нажал кнопку звонка, под которой было написано «нажмите», и услышал слабое дребезжание, донесшееся откуда-то издалека. Повернулся спиной к двери и стал ждать, наблюдая, как у гаража напротив какой-то англичанин трет свой блестящий черный автомобиль. Этим людям, по-видимому, доставляет удовольствие самый процесс работы. Автомобиль и без того сверкает. Интересно, что вы думаете обо мне, а, мистер? Еще одна черная образина, проклятый черномазый? Напрасно Мэби даже в шутку употребляет это слово. Оно звучит оскорбительно. Надо будет сказать ему. Внезапно он почувствовал, что за спиной у него кто-то есть. Он быстро повернулся.

В дверном проеме стояла женщина. Высокая — одного роста с ним — и невероятно худая. Но она отнюдь не производила впечатления слабенькой. Большой нос, выдающийся вперед подбородок, тяжелые веки. Увядшее лицо и изящная, по-девичьи, точнее по-мальчишески, тонкая фигура. Женщина холодно смотрела на него.

— Мне нужен мистер Лэнвуд, — сказал он.

— Как ваша фамилия?

Неприязненный тон слегка обескуражил его.

— Я Майкл Удомо.

Она улыбнулась, протянула ему руку и в одно мгновение стала другим человеком — приветливым, излучающим тепло.

— Бывает, что люди приходят не вовремя, когда их не ждут. Входите!

Он пошел следом за ней по узкой лестнице.

— Это Майкл Удомо, — крикнула она.

Лэнвуд открыл дверь, выходившую на площадку.

— Здравствуйте, Майкл. Мы вас ждем.

Удомо очутился в узкой длинной комнате, забитой книгами, — только небольшое пространство над кушеткой было свободно от них.

«Неужели Лэнвуд все их прочел?» — подумал Удомо.

— Кофе, пожалуйста, Мери, — попросил Лэнвуд и притворил двери.

Удомо пересек длинную комнату и сел на кушетку между Мхенди и Эдибхоем. Выглядел Мхенди неважно. Мэби, что-то читавший за заваленным бумагами письменным столом, поднял голову.

— Привет, Майк!

— Привет!

— Я слышал, вы неплохо повеселились, — сказал Лэнвуд.

— Да, — ответил Удомо.

— Только смотрите не увлекайтесь. — Лэнвуд говорил отеческим тоном. — Нам надо делать дело. Для того мы и сидим здесь. А не для вечеринок. Мхенди иногда забывает об этом.

Удомо бросил быстрый взгляд на Мхенди, затем на Лэнвуда.

Мхенди выпрямился, расправил плечи.

— Может быть, начнем? — спросил Мэби.

Мхенди откинулся назад. Посмотрел на великолепно вычищенные ботинки Лэнвуда, сперва рассеянно, потом пристально. Ботинки были новые. Он взглянул на свои, старые, нечищеные, со сбитыми каблуками и обшарпанными носками. Скользнул взглядом по одежде Лэнвуда. Все новое, с иголочки. Внезапно он обозлился. Вскинул голову.

— Мне не нравится ваш тон, Том!

— В таком случае, подтянитесь — мой тон сразу изменится.

— Конечно, вам легко сидеть в Лондоне и изображать эдакого верховного судью.

— Полегче, Дэвид, — сказал Эдибхой.

Женщина внесла в комнату поднос с дымящимся кофе.

— Он первый начал, — огрызнулся Мхенди. — Издеваться над людьми — это он мастер. А вот попробовал бы он когда-нибудь руководить восстанием. И не из Лондона, где ему ничто не угрожает, а в самой Африке. Чтобы руководить восстанием, мало одних понтификалов да речей, произносимых с Олимпа. В Лондоне вам ничто не грозит. А вы поезжайте-ка в Африку! Да боритесь там! А потом возвращайтесь и тогда уж поучайте меня, толкуйте о дисциплине.

— Ах ты, господи! — язвительно воскликнула женщина. — Опять вы за свое, Дэвид! Вы бы лучше поменьше себя жалели, а то, пожалуй, плохо кончите, вы и пьете. Не вы первый , кому не удалось устроить переворот. Только вы бы его устроили, если бы нас слушали.

— Не вмешивайтесь не в свое дело, Мери, — оборвал ее Мэби.

Женщина с грохотом поставила поднос на стул и резко повернулась к Мэби.

— А почему, собственно? Или борьба за свободу — привилегия мужчин? Женщины тоже гибли за свободу — и, между прочим, не хныча и себя не жалея. — Она обозлилась не на шутку, лицо ее покраснело.