Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

У Папаши шевельнулись губы. Опора приникла ухом к его рту.

— Простите меня, — выдохнул он.

— Это что еще за глупости, — сказала Опора, и голос ее прозвучал легко и весело, как у влюбленной девчонки. — Вот уж глупости! Да мы что, не были счастливы вместе? Разве ты не был для меня добрым дедом? Так что эти глупости ты брось.

Папаша улыбнулся, глаза его глядели счастливо. Он прикрыл их, а открыв снова, устремил взгляд на Лию. Долго они смотрели друг на друга. Папаша и Лия. Смотрели с глубоким пониманием, которому не нужны слова. Потом Папаша вздохнул и закрыл глаза.

И внезапно Папаша, не бывший трезвым ни минуты с тех пор как Кзума знал его, Папаша, изо дня в день валявший дурака, но которого Лия уважала как никого другого, Папаша, любивший хорошую драку, если только сам в ней не участвовал, — внезапно этот Папаша перестал существовать. Перед Кзумой была пустая оболочка. Эта смерть потрясла его.

Беззвучно Опора опустилась на колени. Мейзи коротко вскрикнула и затихла. Элиза повисла на руке у Кзумы. Только Лия не шелохнулась. Сидела так же, как пока Папаша был жив, держала его голову, каменная, далекая.

— Оставьте нас, — сказала Лия.

Кзума, Мейзи и Элиза вышли.

Две немолодые женщины, знавшие и любившие Папашу, когда он не был еще старым пропойцей, остались с ним.

Огни во Вредедорпе и в Малайской слободе погасли, люди легли спать. Улицы были безлюдны, когда Кзума пошел на работу, один. Элиза не пошла его провожать.

С работы он вернулся наутро прямо к Лии. Застал ее в той же позе, что и накануне, — она все еще сидела над пустой оболочкой, бывшей когда-то Папашей.

Мейзи и Элиза не пошли на работу. Вместе приготовили все для похорон. Вся улица помогала. Народу набралось не протолкнуться. Улица знала Папашу и любила. Кое-кто из стариков помнил его в молодости, когда он был такой мужчина, каких Опора и не видывала. Они говорили о нем тепло, с любовью. Заходили гуськом в комнату проститься с ним. Потом уступали место другим. Их были сотни.

Лия и Опора вдвоем обмыли и убрали Папашу. Других они стали пускать в комнату, только когда он уже лежал в гробу.

Лия была молчалива и холодна. Говорила только с Опорой. Ни одной слезы не пролила.

Весеннее солнце стояло высоко, когда Папашу похоронили на кладбище для африканцев на холме близ Вредедорпа.

Лина, подруга Йоханнеса, выпущенная в тот день из тюрьмы, плакала, не осушая глаз.

В голове могильного холмика Папаше поставили крест с номером. А под номером написали его имя. Звали его Франсис Ндабула…

Какое-то время Папашу будут оплакивать, а потом забудут, и поминать его имя будут редко. В конце концов главным местным пьяницей станет какой-нибудь другой старик, его, возможно, тоже прозовут Папашей. А того Папашу, Франсиса Ндабулу, забудут совсем. Будут вспоминать только в доме, где он жил, да и там память о нем постепенно станет слабой, туманной. Такова жизнь….

В вечер похорон Лия напилась. В доску. Кзума видел ее такой впервые. Она все время смеялась. Откидывая голову, притоптывала и, держась за бока, хохотала. И так раз за разом. Глубокий, радостный поток смеха словно омывал ее всю.

Элизу это злило, она не стала разговаривать с Лией. А Мейзи была с Лией ласкова. Обращалась с ней, как с ребенком. Велела делать то, другое, и Лия слушалась. Кзума заметил, как она смотрит на Лию и кивает головой. А раз услышал, как она сказала: «Бедная Лия».

Но Лия была пьяная и счастливая. Она всех звала в гости и поила даром. Пиво лилось рекой. Но тех, кто заговаривал про Папашу, тут же изгоняла, для них бесплатного пива не было, и продать им пива в доме Лии в этот вечер отказывались.

Неожиданно Лия вышла во двор и подняла руки.

— Тихо! — крикнула она. — Тихо!

Люди угомонились, все лица обратились к ней.

— Будем танцевать! — крикнула она.

Увидев Кзуму, подозвала его, он подошел. Она вцепилась в его куртку и тяжело привалилась к нему.

— Будешь танцевать со мной, — объявила она с милой улыбкой.

Элиза тронула Кзуму за руку, он обернулся.

— Я пойду в нашу комнату, — сказала она. Кзума кивнул.

— Я пойду с ней, — сказала Опора.

— Пусть идут! — крикнула Лия. — Пусть идут!

И окинула их мрачным взглядом.

— Думаете, ваши слезы и черные тряпки кому-то нужны? Думаете, если будете стараться держать себя в узде и ждать от других жалости, это поможет? Болваны! Что кончено, то кончено. Учительница — тьфу! — ты глупее всех. Слезы, слезы! Уходите, пока я не рассердилась и не убила вас обеих. Уходите! Вон отсюда! Обе уходите, ну! — В голосе ее прорвалось рыдание.