Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

Кзума вспомнил, как был здесь с нею в первый раз. Он так хотел поцеловать ее, но она не далась. Как давно это было! Тогда он ничего не знал о руднике. Теперь он — старший рабочий и знает очень много. Почти все.

— Помнишь тот первый вечер? — спросила она.

— Да.

— Ты меня тогда не знал, но хотел поцеловать.

— Ты не далась.

— Я тебя боялась.

— А теперь?

— Теперь боюсь еще больше, потому что люблю.

— Иди домой, — сказал он.

— Хорошо.

Он крепко обнял ее, потом оттолкнул. И быстро зашагал по тропинке, выводящей на дорогу к руднику.

Обернулся, помахал. Элиза глядела ему вслед, пока бледное покрывало мрака не скрыло его. А тогда повернулась и медленно побрела в Малайскую слободу.

В мозгу у него пела птица. Пела утомленно, потому что он устал. Он повернулся на бок, но пение не исчезло. Звучало четко, но очень далеко. Кзума глубоко вздохнул во сне. Птица пригрозила, что улетит. Лучше послушать. Он слушал, и птица снова убаюкала его.

Он вернулся утром, когда бледное бесцветное солнце стояло уже высоко. Собирался пойти к Лии. Знал, что Элизы там еще нет, слишком рано. Но думал прийти и подождать ее, чтобы, вернувшись из школы, она его там застала. Огромная усталость, однако, загнала его в постель, а теперь пела птица.

Он опять крепко уснул, и голос птицы превратился в сон про Элизу, и вчерашний вечер, и праздник.

Ночью не то что днем. Время движется медленнее. Работать труднее. И не заснуть очень трудно.

Голос птицы вернулся, звучал назойливо, все ближе и ближе. Кзума застонал и перекатился на спину. Теперь к голосу птицы добавлялись другие звуки. Он пытался их прогнать, но они не уходили. Ветер и вода шумели и шумели в листьях и не давали закрыть глаза.

Голос птицы превратился в человеческий — кто-то напевал. Он открыл глаза и уставился в потолок. В комнате было светло. И не так холодно, как когда он вошел сюда утром.

Он вспомнил, что бросился на постель поверх одеяла. Теперь одеяло прикрывало его. И башмаки были сняты.

Он повернул голову. Посреди комнаты горел веселый теплый огонь. А свист в деревьях оказался шипеньем сковороды на огне. Но в комнате никого не было. Он ясно слышал, как кто-то напевал, а теперь — ничего.

Нет, вот опять. Это за дверью. Ближе и ближе. Дверь отворилась, и вошла Элиза с буханкой хлеба и несколькими пакетами.

Заметив, что он не спит, она перестала петь и улыбнулась. Кзума был потрясен, увидев ее здесь, и от этого почувствовал себя дураком. Он не ожидал, что она придет в эту комнату, разведет огонь, сготовит ему еду. Мейзи — да, пожалуй, но Элиза — нет, этого он никак не ждал.

Она сложила покупки на столик, бросила взгляд на сковородку, подошла и села на край кровати. Старая железная развалюха застонала. Элиза легонько поцеловала его.

— Спал хорошо?

Он кивнул. Просто не верилось, что эта женщина, которая пришла в его комнату, готовит ему еду и все так аккуратно прибрала — та же Элиза, которую он знал раньше. В глазах ее играл смех, как у Мейзи. И на него они смотрели мягко и тепло.

— Ты не рад мне, — сказала она.

— Что ты, что ты! Я просто не думал…

Она рассмеялась, зазвенели колокольчики.

— Не думал, что я приду на тебя поработать?

Кзума взял ее руку, разглядел ее и ответил:

— Да.

— Какой же ты бываешь дурак, Кзума!

Она дружески ткнула его в плечо, пошла к сковороде, перевернула бифштекс. Закипел чайник. Она заварила чай, нарезала хлеба.

— Можно подумать, — сказала она, глядя на него через плечо, — можно подумать, что ты в первый раз кого-то любишь.

— Может, и так.

— Это неправда!

А глаза сказали, до чего ей хочется, чтобы это было правдой.

— Может, и так!

— Ты еще не знал женщин?

Кзума улыбнулся, глядя в потолок.

— Знал других женщин, но не любил их.

— Многих? — Голос ее прозвучал спокойно и вежливо.

— Может, двух, может, трех.

— Они были красивые?

— Не помню.

— Так же скажешь про меня, когда я тебе надоем.

— Нет, тебя я люблю.

— Я знала только одного мужчину, — сказала она.

Кзума кивнул, это ему же говорила Опора.

— И любила его?

— Да, но не так, как тебя. Тогда я была девчонкой. Теперь я взрослая. А любовь ребенка и любовь взрослого человека — это две разные любви.

Кзума вдруг засмеялся.

— Ты что?

— Ты же не старая.

— Я не ребенок. Иди сюда, будем есть.

— Который час?

— Около шести.

Кзума присвистнул и вскочил. Он понятия не имел, что так поздно.