Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

А ему было нужно, чтобы это была Элиза. Потому что ему вообще нужна Элиза. Если б только Элиза смеялась, как Мейзи, и танцевала, как Мейзи, и всюду водила его с собой, как Мейзи, вот тогда счастье его было бы полным. Работы он не боится и мог бы обставить жилище не хуже, чем у того белого. Но она не такая, как Мейзи. Не смеется, не танцует. И он слишком сильно ее любит. Он смотрел на Мейзи и жалел, что не любит ее. Но любил он и хотел Элизу.

— Мейзи!

— Да.

— Почему, когда любишь человека, так бывает?

— Может, потому, что любишь не того человека, — ответила Мейзи, не глядя на него.

— Но если иначе не можешь?

— Знаю. Я вот не могу… А она?

— Не знаю.

— А ты бы спросил.

— Это трудно. С тобой я могу говорить. А с ней — нет.

— Ведь она пришла к тебе тогда ночью. Я в том смысле, ты звал ее прийти?

— Я не звал ее. Она пришла сама.

— Она тебя любит, Кзума.

— Как это может быть? — спросил он и строго посмотрел на нее.

— Бывают такие люди.

— Ты не такая.

— Я не Элиза. И ты меня не любишь.

— А ты?

Мейзи подняла на него глаза. Губы ее сложились в горькую улыбку, но в глазах был смех. Она медленно покачала головой.

— Любишь меня? — не отставал Кзума.

Кзума смотрел вдаль, на неоновые огни, бросавшие в полумрак многоцветные рекламы.

— Для меня это очень важно, — сказал он. — Для меня очень важно, что ты меня любишь, потому что ты — хороший человек, и я могу тебя понять и говорить с тобой.

— А для меня? Думаешь, мне очень приятно смотреть, как ты за ней бегаешь? Очень приятно, что приходишь ко мне, только когда она тебя прогоняет? А ты говоришь, что если я тебя люблю, это хорошо. Катись ты знаешь куда!

Мейзи бегом пересекла улицу и свернула в какой-то переулок. Он хотел догнать ее, но мешали машины и толпы прохожих. Он остановился на обочине. Элиза всегда на него сердится. А теперь вот и Мейзи рассердилась.

Он пожал плечами и побрел к дому Лии.

Лия была одна, под хмельком, глаза ее радостно поблескивали. На ней было веселенькое платье, голубое, с красными и белыми цветами, на голове пестрый платок. Лицо блестело от жира, которым она намазалась после мытья. В ушах болтались длинные стеклянные серьги, а сильную, красивую шею обхватывала нитка мелких стеклянных бус. Очень она была красива сейчас, когда стояла на веранде, такой красивой Кзума ее еще не видел. И всех призывала любоваться ее сильной, щедрой красотой.

Кзума загляделся на нее.

— Ну и ну! И откуда такие берутся?

Лия рассмеялась. Глубоким, счастливым, сильным смехом. Спросила хвастливо:

— А туфли мои новые видел?

— Нет. Покажи!

Она сошла на тротуар и показала. Туфли были черные, блестящие, на низком каблуке, и притом новые.

— Хороши?

— Да.

— Покажи мне, Лия! — крикнула соседка из дома напротив.

Лия сошла на мостовую.

— Идите смотреть Лиины новые наряды! — крикнула соседка.

Люди выходили из домов, звали соседей. Чуть не все обитатели ближних домов вышли смотреть Лиины обновки. Чтобы им было виднее, Лия стала прохаживаться взад-вперед, подражая белым модницам Йоханнесбурга. Она покачивала бедрами, пыталась изобразить бальные па. Люди радостно ржали. Жеманясь, она уперла левую руку в бок, а в правой держала воображаемый мундштук с сигаретой, стряхивала воображаемый пепел и улыбалась снисходительной, прямо-таки белой улыбкой.

На улице показался пьяненький старый Папаша. Он увидел Лию, и глаза его распахнулись от удивления, а потом вдруг вспыхнули. Он весь подобрался, принял надменный вид. Поправил воображаемый галстук, похлопал воображаемыми перчатками, покрутил воображаемую трость. Потом огляделся по сторонам, откашлялся и, двигаясь по более или менее прямой линии, подошел к Лии и отвесил ей низкий опереточный поклон. Лия, продолжая играть воображаемой сигаретой, чуть заметно кивнула и протянула ему руку. Кривляясь и паясничая, он опустился на колени и поцеловал протянутую руку. Но когда он стал подниматься, из-за выпитого пива не выдержал благородную позу и растянулся плашмя. Люди кричали, хлопали. Кзума держался за бока, по щекам у него текли слезы. Чуть дальше Мейзи — она только что появилась — без сил сидела на краю тротуара.

Лия с каменным лицом стояла над Папашей, не убирая протянутой руки. Светская дама, да и только. Папаша встал, поправил призрачный галстук, похлопал себя незримыми перчатками, покрутил несуществующую трость и снова отвесил поклон.

И тогда Лия жестом, полным достоинства, взяла его под руку. Он надел шляпу, которой не было, и под руку — леди с сигаретой, джентльмен с тросточкой, каким-то чудом держащийся на ногах — они стали прохаживаться по улице.