Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

Они снова замолчали. На небе зажглись звезды, взошла луна и поплыла по Млечному Пути на восток.

Розита, из дома напротив, завела патефон и, виляя пышными бедрами, вышла на веранду.

— Привет, — крикнула она через дорогу Лии.

— Пошли в дом, — недовольно сказала Лия. — Ужин, наверное, уже гогов.

— Мой белый дал мне фунт, — сказал Кзума. — Возьми у меня деньги: и ведь у тебя и сплю, и столуюсь.

Лия поднялась.

— Нет, получить первую получку, тогда и расплатишься. — отрезала она. — А теперь пошли.

Посреди кухни в продырявленной канистре из-под керосина горел огонь. Вокруг огня на полу расположилась Опора, Папаша, какой-то незнакомый Кзуме мужчина, Пьянчуга Лиз, ледащая Лина, Йоханнес и еще одна женщина — Кзума видел ее впервые.

Все, кроме Папаши, Йоханнеса и Пьянчуги Лиз, были трезвые.

Кзума, сынок, — приветствовал его Папаша, — я знаю, ты хочешь поставить мне выпивку, небось не забыл своего обещания?

— Он и так хорош, — сказала Опора и ткнула Папашу локтем.

— Сукин ты сын, Кзума, — лепетал Йоханнес.

— А тебе, Йоханнес, лучше бы помолчать, — сказала Лина.

— Сукин сын, — повторил Йоханнес, растирая лицо кулаком.

Лина кротко улыбалась. Трезвая, она выглядела на удивление хорошенькой. Кзума не верил своим глазам— неужели это та самая выпивоха, которую в воскресенье трясла белая горячка.

— Познакомься, это Самуил, — показала Лия на незнакомого мужчину. — А это Мейзи.

Кзума кивком поздоровался с новыми людьми. Женщина была молодая, но красивой ее никак не назовешь. Зато глаза ее искрились весельем, и этим она сразу располагала к себе.

— Элизы нет дома, — бросив взгляд на Кзуму, сказала Опора.

— Попридержи язык, старая, — прикрикнула Лия.

Опора прыснула:

— На ней одной свет клином не сошелся, верно, Кзума? Может, я и старая., ко получше иной молодой буду. Правду я говорю?

— Чем молоть языком, лучше бы покормила мужика, — окоротила ее Лия.

Посмеиваясь под нос, Опора поднялась и начала раздавать еду. Всем раздала, никого не обошла.

А Кзума никак не мог оторвать глаз от Лины.

— Поди пойми ее, — перехватила его взгляд Лия, — сын ее ходит в школу, без пяти минут учитель, у дочери большой дом и муж почти совсем белый, а она — это ж надо! — работает в подпольной пивнухе у черной бабы за жратву и выпивку. Вот и поди пойми ее после этого.

Лина понурилась. На глаза ее навернулись слезы. Лия кинулась к ней, притянула к себе. Лина прильнула к Лии, и Лия стала укачивать ее, ласково приговаривая:

— Не сердись, малышка, я не хотела тебя обидеть. Уж ты меня прости. Ну что ты, что ты, успокойся, не надо плакать. Ты же знаешь, я тебя люблю. Просто у меня язык без костей. На вот, вытри-ка слезы.

— Дети мои тут ни при чем, — сквозь слезы лепетала Лина, — Уж они ли не старались мне помочь…

— Да будет тебе, будет… Чего ты перед ними распинаешься, им-то какое дело? А все я виновата. Черт меня дернул тебя дразнить. Прощаешь меня, окаянную? — по-матерински участливо утешала Лия ледащую.

Лина кивнула, погладила Лию по руке.

— Вот и хорошо… А теперь садитесь-ка обе есть, — сказала Лия. Йаханнес обнял Лишу за шею, притянул к себе. Лина пыталась вырваться, но куда там. Под общий смех Йоханнес подхватил ее, как пушинку, и посадил к себе на колени.

— Зачем ты о ней так говорила? — спросил Лию Кзума.

— Ты же сам меня расспрашивал, — сказала Лия.

— А ты недобрая, — сердито сказал Кзума.

Лия пожала плечами и отвернулась.

В кухне завязался общий разговор, но Кзуме разговаривать не захотелось, и, покончив с ужином, он ушел. На душе у него было гадко, муторно. Он вышел на веранду, стал смотреть на улицу. Слушал уличные шумы, старался их различить. Гадал, где может быть Элиза, чем она сейчас занимается и как там его домашние в деревне? И чем они занимаются? И сам засмеялся своим мыслям. Ему ли не знать, чем они занимаются. Сидят-посиживают вокруг большою костра — сейчас туда вся деревня стеклась. Одни болтают, другие пляшут, третьи поют. Молодые резвятся, старые смотрят на них. Ему ли не знать, чем занимаются у них в деревне… А вот здесь, здесь все другое. Здесь никто никому не доверяет. Лия говорит, здесь не жизнь, а борьба. Йоханнес пьет, потому что боится жизни. Папаша пьет не просыхая. Послушать Опору, так можно подумать, она тронутая. А ледащая Лина, как напьется, одни человек, а как протрезвеет, совсем другой, и тогда несчастней ее никого не сыскать.

А Элиза, прекрасная Элиза, которая с лету все хватает, разве она, если приглядеться к ней, не странная? Он знал, что любит ее, тоскует по ней. И в атом знании было много печали. Разве Лия не предупредила его, что Элизе подавай такого, чтобы читал книги, одевался, как белый, и говорил по-ихнему? Но ведь та же Лия говорила, что он Элизе люб, чтобы он брал ее силком. Да разве он посмеет? А по своей воле Элиза к нему не придет — не о таком, как он, она мечтала. Никогда не понять ему городских обычаев, решил Кзума, глядя на Млечный Путь. Старики говорили, что умершие становятся звездами. Интересно, а его мать, она тоже стала звездой? Значит, она сейчас на небесах и видит его оттуда? «Мама, мама, как мне найти тебя среди звезд? Видишь ли ты меня?» И тут же посмеялся над собой — вот дурак, не нашел ничего лучшего — со звездами разговаривать. Чем он умнее своего пса, который вечно лаял на луну? А луне от этого ни жарко, ни холодно.