Николай Байтов - Зверь дышит

Рукоствол правый / приобрёл природную форму. (Не понял: это что, про Окосова?..)

Зачем так выражаться? — Есть же прекрасные слова:

Рекоструй прыткий за Евой-с-Адамом, от излучины брега до изгиба губы, вальяжным шляхом віколовращенья несёт нас вспять к Хоут-Касл и Околесице.

Недавно Блезе с Профессором летали в Японию. Они спросили у одного синтоиста: «Сколько у вас богов?» — «Восемь тысяч», — сказал синтоист, вежливо улыбнувшись. Блезе с Профессором присвистнули. Но разве это так много? У тебя вон имён больше семидесяти тысяч. И все мне хорошо известны.

«Маркиз выстрелил. Я видел, что он целит мне в голову, и непроизвольно взмахнул правой рукой — прикрыть лицо пистолетом. Пуля под малым углом вошла в пясть, расшибла три из четырёх пястных костей и застряла в деревянной ручке пистолета, не достав до большого пальца. Если б не это „эвристическое“ движение моё, пуля маркиза попала бы мне в нос — или в переносицу, или в глаз… Однако понятно, что дуэль продолжаться не могла: я выронил пистолет, и секунданты, посовещавшись, оставили мой выстрел за мной — до той поры, когда рука заживёт. А она хоть и зажила, но пальцами я двигать с тех пор не могу, равно как и держать пистолет и тем более жать на курок. И это, между прочим, мне на руку, потому что стрелять в него я вовсе не хочу, как и тогда не хотел… Существует некий аспект реальности, в котором маркиз мне жалок. В иных аспектах я старался воздавать должное его многим достоинствам, но ничего поделать с этим „жалостным“ аспектом не мог. Из-за этого, думаю, он в меня и стрелял. Но получилось, что он ничего не добился: жалость превозмогла… В общем, обвёл я маркиза вокруг пальца…»

Из таких примерно образов выстраивал Серёжа Окосов, добрый мой приятель, свой рассказ о том, как он лишился правой руки, а этот рассказ неизменно предварял более обширное повествование о его «четвёртой жизни», ибо Окосов вёл отсчёт своей «четвёртой жизни» с этого драматического эпизода. Мне доводилось с ним спорить: я утверждал, что для меня несомненно, что его «четвёртая жизнь» началась лет на пять раньше — именно с того дня, когда он познакомился с маркизом. «Ты судишь по внешним событиям, — он возражал. — Это естественно. Они для тебя — зримые вехи. А тех внутренних вех, которые зрю я, ты зреть не можешь. Хотя, положа руку на сердце (левую!), я тоже их не зрю, потому что их нет. Внутри меня есть один поворотный пункт — это атака маркиза и потеря правой руки. А предыдущие пять лет — нет, они во мне никак ничем не маркированы, просто логически продолжают, дожимают до критического давления мою третью жизнь, которая…»

«Видишь ли, — продолжал он после долгой паузы, во время которой он вынул бумажник и что-то в нём искал, может быть, какую-то визитку хотел мне показать или фотографию, но затем отказался от своего намерения и вместо этого пересчитал купюры. — Дон Кихот считал, что влюблённый человек должен предаваться безумствам. Я тоже так считаю. А куда денешься, если так положено… Ну, и какие ж это безумства? Напиться так, чтобы не проснуться? — Самое обыкновенное, чего даже изобретать не надо… Интересно: марочное вино! Как я буду его пить в таком состоянии? Скрюченный под одеялом со стоячим светящимся столбом в голове… Видишь, что написано: „Мягкая бархатистость и пикантность вкуса вина возвышает душу и уносит горести, вызывает чувства нежности и покоя“. Подожди открывать. Сейчас откроется неведомое душе богатство. Это если выпить целую бутылку. Что да, то да. Только в чём же тут безумства какие-либо? Это, наоборот, защита, а не безумства. Постоянное инстинктивное применение защиты. А куда денешься?.. Но ведь безумства, по смыслу, должны состоять в том, чтобы разоружаться, разоблачаться, обнажаться, подставляться. Гордость любви — в её наготе, в абсолютной со всех сторон уязвимости. Вот это, я понимаю, безумство!»

Стиль разума. Стиль — разумное поведение. Они не всегда сопутствуют друг другу. Стиль-разумное не столь разумно, как предполагается или как можно было бы предположить, исходя из здравой начальной точки.

— Гога, тебе чего в это время суток?

— Не беспокойся, старик, сиди, я сам сделаю. Вот, например, я вижу у тебя джин. Смешаю-ка я его с капелькой мартини.

— Тогда и мне так сделай.

— Дюшу я видел, в принципе, — сказал Гога, ставя передо мной стакан, — но у меня сложилось впечатление, что он не очень хочет со всеми нами якшаться. Наш Дюшан — православный семьянин — зачем ему вся эта богема?