Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать

Так размышляла Юля на другой день. Но покаянные мысли недолго беспокоили, и теперешнее появление Сони не устыдило, не вызвало искупительного желания приласкать гостью. «Уж не отношения ли выяснять пришла?» — первым делом подумала Юля.

— Я к Павлу Лаврентьевичу — потолковать насчет работы.

Пришлось пригласить подождать.

Юле стоило немалых усилий слушать расположившуюся на тахте Соню — изображать участливое внимание, рассматривать ее большое лицо с белесым пушком на щеках возле ушей, ее настороженные глазки вечно обороняющегося человека. Когда Соня опускала веки, на них показывались сбившиеся в голубые морщинки следы позавчерашней краски.

«Занималась бы своим дельфиньим спортом — умывалась бы чаще!» — мысленно отзывалась Юля, выслушивая Соню, ее жалобы на безуспешность попыток поступить в какое-нибудь учебное заведение. Ее считали способной пловчихой, и вздумай она связать со спортом будущую профессию, дело наверняка пошло бы. Среда помешала. В десятом классе, образованном из двух сильно поредевших, главенствовал не спортивный дух, как в том, где училась Соня, а гуманитарный — сказалось влияние Татьяны Дмитриевны. А тут еще Олег. В свое время он учился в той же школе, и когда поступил в художественное училище, по просьбе директора устраивал для старшеклассников поездки в древние монастыри, где работал его отец, в картинные галереи.

«И как не лень таскаться с нами?» — удивлялась Соня.

«Что делать!.. Преподать урок прекрасного таким, как ты, — прельстительно! — говорил Олег. И — на ухо, касаясь дыханием, почти губами: — Лень и тщеславие несовместны!..»

И Соню потянуло в искусство… Но после трагикомических попыток попасть сначала в художественную, затем в театральную студии, наконец — в манекенщицы («Деве место с веслом в парке, а она в дом моделей подалась!» — язвила Одоевцева), — Соня очень повеселила друзей переоценкой своих дарований, — попросила Юлиного отца устроить ее кассиршей в универмаг.

— Расчетверилась я на прослушивании, — говорила она, упершись глазами в дверь, куда вышла Серафима. — Читаю из «Казаков» про горы — и убей — ничего не соображаю!.. Еще этот уставился… Как его?.. В комиссии?.. Руки скрестил, как Наполеон, и ухмыляется во всю рожу!.. «А скажите, кто такой Сталин?» А я откуда знаю… Потешился, гад. Натка поступила, Инка… Инка ладно, папа ректор, сам бог велел, а вот тишайшая Камачиха! Слыхала, да?.. Одна я пенку пустила.

— А я?..

— Уж ты чего, не знаю!.. Шепнул бы отец кому надо — тары-бары, у нас товары, и все.

— Ничего. Мы с тобой на следующий год поступим — без просьбы, без подкупа, без попойки.

— Ага. Мы пахали. — Соня криво улыбнулась и обвела взглядом комнату, даже обернулась к ковру, на котором сидела: за нехваткой места на стене, он обтекал тахту и сбегал на пол. — У тебя тыл обеспечен, хоть сколько поступай, а мы с ходу не прошли — стоп, надо жизнь устраивать.

— Но работу ты подыскала!..

— Работа как работа… Думаешь, на твоем заводе лучше?..

— Меня иначе на подготовительные не примут, а тебя чего в кассирши потянуло?.. То в искусство, то… — Юля усмехнулась и тут же пожалела и о сказанном, и об усмешке — с такой злобой буравили ее голубые глазки Сони.

— Чего, чего… Завелась, вот чего!.. Люди с малых лет прикидывают, что почем, а я… Ладно! — Она боевито шмыгнула носом. — В магазине жизнь на виду, людей посмотрим, себя покажем… Что ты все ухмыляешься?.. Ухмыляется чего-то!.. — У Сони побелели щеки, она отвернулась и тут же поднялась.

— Куда же ты?.. Папа скоро придет…

— Я к нему на работу зайду. Покеда.

И не обернувшись, Соня вышла из комнаты, по-бабьи раскачивая тяжелыми бедрами, беззвучно ступая ногами в одних чулках: чтобы не раздражать Серафиму, она разулась в прихожей.

Надо бы встать, извиниться, объяснить, что у нее и в мыслях не было смеяться над ней, но Юля не двинулась с места. Как то случилось и в отношении матери, сопротивление должному легко оправдывалось тем, что Соня попросту не стоит того, чтобы тратиться на нее таким образом, а приносить извинения вопреки нежеланию делать это, значит — лицемерить.

«И все-таки нескладно вышло… — великодушно укоряла себя Юля. — Нехорошо. Непристойно… Нельзя быть порядочным только среди избранных… И потом — меня ждет развлечение в Доме кино, путешествие к морю, а ей нужно зарабатывать на жизнь. Скверно я поступила…»

Но как ни старалась, не могла почувствовать себя виноватой, пристыженной. Мысленно произносимая укоризна не трогала сердца, не омрачала праздничное настроение. Искусственно возбуждаемыми добрыми чувствами ей хотелось оправдаться перед кем-то — дабы не лишиться права жить ожиданиями Наташи Ростовой.