Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать

Верно говорят: никто не знает, как его слово отзовется. Наглядный пример. Совсем не в том смысле сказанное, не в ту степь запущенное, слово самовольно переиначилось, нашло себе мишень и — нате вам — угодило в самую точку!.. Разве предусмотришь такой оборот?.. Знай тот военный, что расплачивается не одними пенсионными рублями, но и прозвищем, он бы наверняка меньше жалел о проигрыше. А как слово сотворилось да обзавелось хозяином, все тут же признали, что иначе-то и быть не могло, этому Шаргину на роду написано Курослепом прозываться. Почему? Да очень просто. Первое дело — ершист, малявка! Будь нравом поскромнее, слово-то липучее, глядишь, и мимо проскочило бы. Второе дело — игрок из первых, тоже вроде не по Сеньке шапка. Сложи вместе и выйдет: из себя — глядеть не на что, а ни в разговоре, ни в игре никому не уступает!.. Ему шар, он два, ему слово, он четыре!.. И вроде как все о человеке знает: что ни скажет — как по живому полоснет. Кого зло не возьмет?.. Да тут будь ты хоть трижды мастер, ни в жизнь не признают. Последний разгильдяй, у какого вся задница в ярлыках, а на майке голая русалка, и тот глядит на Шаргина так, будто он обязан ему проигрывать, как петух обязан уступать дорогу быку. Или нижестоящий — вышестоящему. А Курослеп не только не уступает, но и за кий-то берется, если ставка не меньше синенькой. Сверх того — сколь пожелаешь. Чем больше, тем лучше. Иной трусоватый (или и тут ломающий дурочку в рассуждении ослабить бдительность противника) новичок, бывает, изобразит из себя казанскую сироту и давай канючить фору. Курослеп — с нашим удовольствием, но при условии, что и ставку удвоить.

«Фора дефицит, ее дают с нагрузкой: больше шансов, больший риск. Принцип Уголовного кодекса».

Приступая к делу, он каждую мелочь учитывает. Снимает, например, пиджак и небрежно так говорит: «Мефодич, будь любезен, дай палочку».

И незамедлительно получает особый кий, сохраняемый в деревянном футляре. Для нового человека, особенно который про себя уже прикинул, как он сейчас расправится с невзрачным коротышкой, церемония с кием действует, как сигнал об опасности, вызывает мелкое дрожание. А через полчаса новичок окончательно убеждается, что влип, ввязался в драку с профессионалом-костоломом. Невзрачный коротышка обращался с шариками с такой ловкостью, с таким тщанием и расчетливостью, что и дураку было видно: с одной стороны, доскональное знание дела, с другой — бульдожья хватка одержимого. И нрав и почерк. Одно слово — игрок! Все при нем. Поразмыслить, так в бильярдной Курослеп вроде как на своем поле, где у него стопроцентная возможность рассчитаться за поражения в других местах, где он скрепя сердце мирится с чужим превосходством. И рассчитывается любо-дорого!.. Приголубит модного хлыща на четвертной, а тот и пойдет кружить по бильярдной, как спросонья, его никто не спрашивает, а он всем подряд доказывает, что сегодня не в ударе, или не в настроении, или ему трудновато с похмелья, или кий достался кривой (легкий, тяжелый и т. д.). Известная погудка. Кого бы Курослеп ни уделал (тут и бывалые стратеги, и начинающие вундеркинды, и бородатые стиляги, и бритые очкарики), ни один не признается, что Курослеп выиграл при всех прочих равных условиях. Потешно бывает смотреть, как встанет столбом какой-нибудь тугодум-тяжеловес и стоит — анализирует, понять не может, как его угораздило проиграть три партии подряд человечку, ростом с мальчишку-восьмиклассника и желтушным лицом старого скопца!..

Лицо у него, это верно… С непривычки глянешь — оторопь берет. Не лицо, а застылая маска. Улыбается — что утопленник ощеряется. И глядит прямо страхолюдно. Так одни гады ползучие глядят — всегда одинаково: и после появления на свет, и перед смертью. У него вроде и не глаза вовсе, а неизвестного цвета стекляшки для глядения. Да и все прочее не лучшее — губы тонкие, бровей не видать, и нос своего не упустил, мол, все вокруг чудят, а мне заказано?.. Фактурой вялый, вроде без каркаса, и сидит сбоку припека, словно бы и сам не уверен, там ли устроился — чуть не вплотную к губе прижался, скрывает, как срам, свои сопелки.

Замечал кто или нет, а Мефодич голову даст на отсечение, что в кризисные моменты Курослеп пускает в ход и свою внешность. Фокус похлеще, чем дурочку ломать… Хотя, со стороны глядеть, зрелище получается гадливое — жалкое и жуткое в одно время. Начинает, как почувствует, что маху дал, проигрывает. Для затравки привяжется к чему-нибудь, затеет пустячный спор. Слово за слово, глядишь, малый шумок до свары взошел, до такой точки разогрелся, что у противника не выдержали нервы и он, спотыкаясь на каждом слове, обкладывает Курослепа непечатным. Тут-то в нем и срабатывает замысловатый гнусь: тот вовсю бушует, честит его вдоль и поперек, а он держит свой портрет поближе к противнику и улыбается. В этом весь фокус. Любоваться Курослеповым оскалом, когда у самого морда дергается, никаких нервов не хватит, какая уж тут игра. А ему того и надо: и опытные игроки киксуют, если игра нарушена, если вместо битья по шарам тянет бить по головам.