Олег Зоин - Вчера

Последнее выступление в общаге не прошло бесследно. По представлению Студсовета ребят выселили из общаги в Черемушках.

Девчонки пострадали ещё больше. Их не только попросили из высотки, но и исключили из МГУ. Правда, Людка каким–то образом сумела не сдать пропуск в высотку и преспокойно продолжала кантоваться в северной башне у подруг.

Из той знаменитой пьянки Семен запомнил лишь отдельные моменты… В числе приглашенных Рариным девах оказалась и она, однако многоопытный Остапёныч был не дурак и с первой минуты намекнул коллегам, что имеет виды на Нинку.

Правда, видать, у него не вышло, поскольку, когда в четвертом часу ночи распахнулась подло растерзанная комендантским ключом и отвёртками дверь и студсоветовцы, прорвав оборону, врубили свет, оказалось что Нина, хотя и сидит на койке Остапенки, но ей не нужно, как другим гостьям, с пьяной бестолковостью искать раскиданное где попало бельишко или позорно натягивать по самые бесстыжие глаза казенную простыню, — Нина оказалась одета так, словно минуту назад вошла. Даже очки сидели на переносице строго и трезво.

Сербу тогда деканат изгнал из общаги в момент, его вина была очевидна, так как оказался пред суровыми очами общественности без штанов да ещё и в пошлых объятиях нинкиной подруги Людки Ксенюшкиной.

Наконец, пришло долгожданное письмо от Ёни Пинкера, Сенькиного друга, одноклассника, с которым столько было переговорено и обсуждено в последние три школьные года… Тот, отягощённый сталинской дружбой народов, сумел поступить всего лишь на заочное отделение пединститута, и поэтому его в прошлом году призвали в армию. Он, оказывается, служит совсем недалеко от Семёна — в Звенигороде. Увы, в стройбате, ведь Ёня немного хромает на одну ногу. Надо ему срочно написать и поддержать, служба невыносимо тяжкая, плюс недоедание и шанс схватить какую–нибудь болячку…

Друг писал, что условия службы тяжкие, приходится буквально голодать. Сенька быстро собрал ему посылку, положил кило сливочного масла, пару пачек сахара–рафинада, печенье, несколько банок тушонки. Отправив продовольственную помощь, решил съездить к нему в гости в воинскую часть, благо что Ёня подробно расписал дислокацию своей вэчэ. Тем более, что после окончания школы друзья ни разу не виделись, так получилось. Всего пару раз написали друг другу. Поэтому предстоящую поездку к нему в Звенигород Семён надолго не откладывал.

В очередную субботу, по случаю отъезда к Пинкеру, Серба решил на лекции в МФИ не ходить, а в полдень уже толокся на Белорусском вокзале, покупая себе в дорогу пирожки, бутылку «Крем–соды», а для Ёни побольше газет и журналов, ибо он писал, что у них там ещё и информационный голод.

Сел в пригородный поезд, и пока читал книжку, паровоз потихоньку тащил его на Запад. Через пару часов прибыли на станцию «Вылезай». Звенигород. Вышел. Огляделся. По ходу поезда, как писал Ёня, увидишь шлагбаум. Увидел. Перейди под ним ж. д. и двигайся по шоссе направо. Перешел ж. д. и уверенно пошел по прекрасному асфальтированному шоссе. Вокруг — красота неописуемая, сказочные ели, лиственницы, березы. Истёк час, второй. За это время ни одной машины, ни попутно, ни навстречу.

Ёня писал, что, пройдя по шоссе около часа, надо повернуть направо на грунтовую грейдерную дорогу, а уже через полтора километра пути по грейдеру упрёшься в КПП, где надо спросить Пинкера, там все его знают и позовут. В части есть гостевое помещение и можно переночевать. Значит, вечером будет возможность основательно поговорить.

Постепенно Семён осознал, что прошел значительно дальше, чем требовалось. Повернул обратно. Поскольку он уже значительно выложился, то шел теперь медленнее, чем в начале пути. Сенька давно уже съел свои припасы и выпил крем–соду, непохвально швырнув бутылку в негостеприимную, почти чёрную ель. Следом к основанию ели полетела и авоська с газетами–журналами. Погода стояла хотя и мало ветреная, но температура к вечеру устремилась в сторону нуля, а с неба едва заметно сыпалась то ли пороша, то ли роса. Многочасовая ходьба не позволяла озябнуть, к тому же и одет Семён был неплохо. Свитер, пиджак, демисезонное, но все–таки драповое пальто.

Как–то быстро стемнело, и по обеим сторонам шоссе неприветливо высились непроходимые первобытные леса. Никакого поворота на грейдер ходок, разумеется, не нашел. В затылок начал тяжело дышать страх. Особенно угнетало то, что за пол дня никто не проехал мимо. По подсчетам через полчаса уже должен был показаться Звенигород.