Олег Зоин - Вчера

Он взял со стекла, которое покрывало стол, фотографию Людмилы, раздобытую где–то ведесущим Минченко. Повертел. Красива, чертовка, была. Но дура. Зачем за сопляком увязалась? Нашла бы солидного человека, как я, например. Работала бы спокойно. Я бы тебе и разряд, и продвижение организовал, каталась бы, как вареник в сметане. Нужна квартирка, — пожалуйста, просишься на аборт, — пожалуйста! Не у темной бабы, причём, а у лучшего врача. Дура, точно дура…

В кабинет тем временем начали сходиться руководители цеха мастер а Зазыкин, Цовик, Петриченко, Фридкин, парторг Краминов, главный инженер Сорока, энергетик Шур, дармоед Минченко и ещё несколько номенклатурных, всего человек пятнадцать. Усаживались, закуривали в ожидании тронной речи Петлюка.

Он начал с того, что показал им фотографию.

— Так вот, дорогие, эта девушка, вернее молодая женщина, как вам известно, наша работница Людмила Назарчук. Вчера она умерла в шестой городской больнице от кандидомикоза. В нашем цеху, я думаю, не найдется человека, кто бы не содрогнулся, узнав о нелепой смерти. Младая жизнь угасла. Так иногда в апреле расцветут неосторожно раньше положенного абрикосы, а на утро, глядишь, заморозок! И опадает цвет, так и не оставив завязи. И нашу Людмилу, по моему мнению, убило равнодушие молодого эгоиста, с которым ее столкнуло светлое девичье чувство. Кто же она, товарищи? Преданная советская девченка, комсомолка, чья мягкость и женственность пригодны для подражания.

Вы только подумайте, умирая, она так и не назвала фамилии негодяя, пожалела его! Надо будет вам, товарищ Краминов, связаться с типографией и с трампарком с тем, чтобы вытащить мерзавцев на солнышко, воздать им по заслугам.

Что касается организации похорон, ею занимается по моему поручению товарищ Минченко. Надо также подключить комсорга цеха. Не нужно, думается, излишне акцентироватьвнимание цеховой молодежи на столь печальном событии. Конечно, кто окажется свободен от работы, может поучаствовать в процессии.

Ну и, понятно, все, что нужно, сделаем своими силами, похороним по–советски. Памятник со звездой сварят цеховые сварщики, но это потом, в ремонтный день. Пока что пусть плотник фанерный обелиск спроворит. Фото увеличьте. Ковер, кузов застелить, из моего кабинета возьмите. Проследите, чтобы не украли. Ну и выбить и проветрить опосля не забудьте, Минченко. Вот так. У кого вопросы?

— Я считаю, Петр Прохорович, — прокашлялся Краминов, — что нужно, с воспитательной, так сказать, целью послать в типографию и в трампарк актив комсомольцев для участия в соответствующих собраниях. Я уверен, мне удастся договориться на местах с руководителями, райком партии разрешает.

— Абсолютно верно, товарищ Краминов. Я лично позвоню Залатанному, начальнику службы движения у трамвайщиков, и попрошу вам посодействовать. Мартышкин, директор типографии, мой хороший друг, мы с ним до войны вместе в энкавэдэработали, очищали городской аппарат от всякой дряни. Езжайте, не откладывая.

А теперь перейдем к производственным делам, план с нас никто не снимал и не снимет.

На следующее утро, проходя мимо столярки, Петлюк увидел свежевыструганный гроб, над которым трудился старичок в нелепых старорежимных очках и с карандашным огрызком за ухом. Последние вздохи бабьего лета выманили деда из тесной мастерской на свободную площадку, и он с видимым удовлетворением привычно постругивал сосновую реечку.

— День до чего ясный! — общительно заметил старый пенёк медленно бредущему Петлюку. — Хоть с утра хмурилось, да распогодилось. Кто помер, ишо раскаяться должон бы…

— Ясный — не ясный, любит — не любит! — невразумительно буркнул Петр Прохорович, удаляясь. — Действительно, некстати умерла ты, милая. До нелепости некстати!

Он потянулся в карман за папиросой. Мрачное настроение разлилось по телу ослабляющей безразличностью. Петр Прохорович вдруг ясно представил себе, как завтра спустят этот дурацкий ящик в яму, как безразлично, но громко кинут вслед по комку пересохшей за лето кладбищенской земли и разойдутся кто куда, немедленно позабыв досадный момент.

Смерти он не боялся, перевидал немало смертей и сам порешил не одного врага партии. Но последнее время стало одолевать его странное и тревожное состояние, как будто умереть ему предстоит то через час, то через три–четыре минуты. Он сам назначал себе такие сроки и с радостью определял по часам, что обусловленный срок минул, а он ещё жив. Радовался, как если бы обманул саму распорядительницу.Потом он ещё и ещё назначал короткий срок и снова радовался, как ребенок, очередной победе над возможностью умереть, не быть, прекратиться.