Олег Зоин - Вчера

— А я не верю в исправление вот таких… похотливых тварей, — тихонько, с оглядкой, сказала подруге рыженькая девчонка. Двое мужчин со смаком обсуждали пикантные подробности.

— Ну и выступилнаш Эдик, — с оттенком зависти пробормотал один из них. Другой сладко хихикнул.

— А, товарищ Краминов! — Подкатился к парторгу добродушный розовощёкий толстячок, директор типографии. — А я уже волновался. Позвонил, понимаете, к вам, и мне сказали, что ещё пяти не было, как выехали. Ума не мог приложить, что вас задержало…

— Дурацкий случай, мотоцикл забарахлил, ну не бросишь ведь посреди улицы. Так мы вдвоём, — Краминов кивнул на Сербу, — и катили его напеременку, будь он проклят!

— Ну ничего, ничего! — Успокаивал их директор типографии. — У нас всё прошло прекрасно, сверх ожидания! До двадцати человек записалось выступить, сроду такого не помню. Едва не побили Эдуарда нашего. Особенно женщины неистовствовали. Да вот и он, Эдик. Не скажу, что ему легко сейчас…

Мимо них медленно прошёл высоченный, смахивающий на латыша, парень в тёмном, сильно поношенном костюме.

«Белобрысый гигант…» — вспомнил Серба. Удивительно метко подметил тогда Перцов!

— Ну, я пойду, — поспешно простился Семён, чувствуя всю фальшь их с Краминовым запоздалого прихода, и бросился вслед гиганту, обуреваемый желанием поближе рассмотреть это чудо селекции.

Но так и не догнав того на улице, медленно пошёл к трамвайной остановке.

В последние дни Пётр Прохорович плохо спал, несколько раз в ночь вставал, закуривал, включал приёмник и, настроившись на волну «Радио Монте — Карло», слушал бесконечные джазовые вариации. Лицо его, осенённое зеленоватым светом шкалы приёмника, отражаясь в прикроватном трюмо, пугало его своим потусторонним холодом.

Он тихо, как рыба, плавал по комнатам своей четырёхкомнатной квартиры, наполненным пульсирующими отблесками уличных фонарей и потому похожим на аквариумы, и ловил себя на том, что страшится прыгающих по стенам узоров от ветвей акации, дрожащих неустойчивых сплетений линий, безмолвных, ненастоящих, зыбких, как водоросли.

Время от времени ему попадался на глаза стол в гостиной, за которым он потчевал в пятницу изменника Лупиноса. Разорённый, с хаотично расставленной смердящей грязной посудой, с окурками, брошенными, где попадя… Стол так и стоял неубранным с той минуты, как Нора умоталас председателем цехкома. Там же, утопая одним углом в салатнице, валялась телеграмма: «Я ушла с Михаилом зпт не могу больше зпт не делай глупостей тчк Нора тчк»

— Сволочи вы все! — Вслух подумал Петлюк. — Каждый за себя старается!

Он взглянул на сервант, где в темноте среди поблёскивающего хрусталя, виднелась карточкадесятилетней Иринки. Чувство неопределённой боли и сожаления касалось иногда Петлюка. Но как человек решительный, враг сантиментов, он упрямо отгонял тоску по дочери и, если мысль о девочке опять возвращалась, науськивал на тоску яростную ненависть к первой жене Надежде и предательнице Норе.

Иногда в такие аквариумные ночи он ослабевал в борьбе с самим собой и тогда им овладевали воспоминания, подкрадывавшиеся тихонечко, как тени, из закоулков памяти, и ему становилось не то чтобы страшно, слова этого и заключённого в нём понятия он не понимал, а как–то не по себе. Так, однажды перед ним кандальным строем прошли годы, когда он, молодой перспективныйследователь, всегда державший хвост по ветру, пошёл в гору — тридцать седьмой, тридцать восьмой, тридцать девятый… Особенно часто приходило на ум первое успешно раскрытое дело, после которого с ним стали считаться. Оно зримо, словно завершилосьвчера, всплывало в памяти.

В то пасмурное сентябрьское утро далёкого тридцать седьмого года Петлюка вызвал начальник третьего отдела.

— Вот вам работка срочная, товарищ следователь. Постарайтесь быстро закруглиться и сразу доложите об исполнении!

Начальник отдела вручил Петлюку мешочного цвета скоросшиватель, где была подшиты три сиротливые бумажки — анонимное письмо на паровозного машиниста Харченко, махрового диверсанта и врага народа. Это он, Харченко, вывел из строя две недели тому назад паровоз «ЩТ» — 0369. В верхнем левом углу анонимки красовался фиолетовый регистрационный штамп и резолюция начальника отдела красными чернилами: «В расследование.» Дата и подпись. Затем ордер на арест гражданина Харченко Н. А. и протокол ареста именно этого нехорошего советского гражданина.