Олег Зоин - Вчера

— Ну, будет, будет, Крохмаль, — попытался успокоить хозяйственного бригадира Петлюк, — разберёмся, выясним, — гипнотизировал он мужика, но бушующее пламя только вскидывается от воды, и разошедшиеся люди наговорились лишь к полночи.

— А ты — артист! — Подкусил Сербу в проходной предзавкома Лупинос, когда расходились по домам, торопясь на последний трамвай. Обиженный его безголосостьюна собрании, Сенька огрызнулся, невзирая на чин: — Не «ты», а «вы», между прочим… И кто из нас кого играет, ещё не ясно!..

Наконец, наступил вторник, и последний час работы показался Сербе длинным и, главное, бессмысленным.

— Гробимся тут, а кому оно надо? — пожаловался он пробегавшему мимо Евстафьеву. Тот охотно тормознулся, опёрся на свою знаменитую лопату и по привычке подтравил:

— Что, заработался, правдоискатель? — Увидев же солидную кучу пыли, которую Сербе ещё предстояло перевозить тачкой в бункер, Вовка, не дожидаясь приглашения, взял лопату наперевес, играючи набросал полную тачку и, ловко лавируя между металлическими конструкциями, отвёз её и вывернул в специальное отверстие бункера.

— Ты вот что! — Продолжил он свою мысль, опрокидывая седьмую тачку. — На выходной идём, или как? На выходной! Так приходи завтра на лодочный причал часа в три, поедем по рыбу на Старый Днепр, если погода удастся. А то уже пора сезонзакрывать.

О том, что у Володи Евстафьева есть моторка, Серба не знал и, конечно, обрадовался.

— Ты серьёзно, Вова? А кто ещё будет? — допытывался он у Евстафьева.

— Кто да кто? Какая тебе разница! Ну, Глюев с жинкой, мы с Тамаркой, а ты — не знаю с кем. Короче, приходи, как договорились, но смотри, чтоб калым не забыл, — крякнул он, выразительно щёлкнув пальцами по горлу.

— Годится! — ответил Серба уже исчезавшему в облаке рыжей пыли Евстафьеву, и, собравшись с силами, рванул с места тяжёлую тачку.

Об интересном разговоре Сенька вспомнил вечером, торопясь на площадь, где назначил свидание Ирине. Он намеревался пригласить её на завтра на уху. Любил Сенька утереть носы парням помоложе и оделся со вкусом. Строгий тёмный костюм сидел безукоризненно, так как и должен сидеть на двадцатисемилетнем мужчине, ещё не утратившем спортивной подтянутости. Белую поплиновую сорочку, разумеется, предельно свежую, из–под утюга, украшал его лучший, песочного цвета галстук. Нейлоновые носки подобраны в тон галстуку. Правда, старенькие, когда–то чёрные туфли немного портили парадную картину, но Сенька так старательно их нашвабрил, что блестели, как новые. Жёсткие чёрные с синевой волосы лишь накануне поправил знакомый парикмахер, от них исходил сногсшибательный запах «Красной Москвы». Глаза смеялись.

Выскользнув из трамвая, Сенька заботливо взглянул на зверски начищенные туфли, излучавшие полярное сияние — не наступил ли кто в трамвайной толчее. И так вообще осмотрелся, всё ли в порядке. Небрежно чиркнув спичкой, затянулся «Краснопресненской», — тогда только входили в употребление сигареты с фильтром, — и направился к гранитной игле обелиска, где у основания белела мраморная плита с надписью в память павших в революционные дни местных борцов с неподходящим для них царизмом. На часы он не смотрел, уверен был, что явился во–время.

Не увидав Ирины, он стал готовить себя к тому, что она не придёт.

— Дурак бестолковый, поверил сопливой девчёнке!.. Ничего у нас не получится! Надежда Павловна, видать, посоветовалась с подругами и запретила Ирине и думать о мужике с двумя детьми…

Внутренне он досадовал, даже злился, так как его, с одной стороны, почему–то непреодолимо тянуло к Иринке, а с другой, — не в его обычаях, чтобы любовное приключение не удавалось. Правда, он даже не пытался, против обыкновения, познакомиться с кем–нибудь ещё за последние месяц–два, что само по себе настораживало Сербу, так как он привык вести себя с бабьём расхлябанно, считая себя удачником, никому из юбочниц не верил, и, по собственной самооценке, превращался постепенно в заурядного шалопая. Однако его неудовлетворённость ситуацией с Иринкой говорила за то, что он ещё не был испорчен вконец и что крепкая любовь ему ещё предстоит.

Но всё–таки она пришла!

— Извини, Сенечка! — Театрально–пышно начала она, как школьница на последней репетиции драмкружка, но он так обиженно посмотрел на неё, что она сразу же переменила тон и перешла на более естественный.

— Извини, Сень, мама мне кое–что крахмалила… А ей куда спешить, бежать–то мне, а не ей!..