Олег Зоин - Вчера

— Вы же и полтора месяца ещё не встречаетесь… К тому же у Сеньки дети малые…

— Что ты, мамочка, мы уже знакомы целый век, не омрачай наше будущее мещанскими подозрениями… Дети, если их ему отдадут, нам не помешают! Это же Сенечкины дети… Значит, и как мои будут…

— Ну, если целый век, тогда я беру свои слова обратно. Люби её, Сеня. Единственную радость тебе отдаю, заботься о ней.

Ирина и Семён окружили Надежду Павловну, отбирая сетки с покупками, целуя и успокаивая вконец расстроенную женщину.

— Чего же плачешь, радуйся! — прижалась к ней Ирина, а мать, вытирая слёзы, сказала: — И вина, как на зло, ни капли нет в доме!

— Так я сейчас сбегаю, — докумкалсяСенька.

— И я с тобой. Это ты классно придумал. Прямо сейчас и устроим праздник. — И Ирина формально, как брата, чмокнула Сеньку в щеку, утаскивая его к двери, чтобы смотаться в «Продмаг», который был неподалёку. По–идиотски смеясь и размахивая, как дети малые, пустыми авоськами, они помчались отовариваться.

Под конец смены, создав в бункере необходимый запас мелкой фракции, бокситную дробилку остановили. Проворно, не теряя ни минуты, ребята бросились заменять молотки. Евстафьев пристроился у раскрытого люка, ведшего в чрево дробилки, там, где была приклёпана жестяная пластинка с паспортом — «Молотковая дробилка СМ‑19А. Выпуск 1957 г.».

Сенька вышибал тяжелым ломом стальные валики, а Евстафьев подхватывал руками в потрепанных брезентовых рукавицах тяжеленные молотки. Именно потрепанные до мягкости только и годились, чтобы точно и сильно хватать молотки, негнущиеся новые рукавицы никак не подходили для этого ответственного дела. С другой стороны кожуха Иван Крохмаль помогал вытаскивать показывающиеся в специальном отверстии валики.

Работа требовала прицельности ударов ломом от Сеньки и шустрых движений руками от Евстафьева. Володя вынимал источившиеся от ударов по кускам боксита молотки и привычно бросал через плечо на пол.

На место негодных вешали новые, увесистые, которые подавал Сенька. На каждом валике болталось по восемь молотков, а всего валиков было шесть. Они пронзали собою по краю девять стальных дисков, посаженных на мощный вал. Когда вал начинал вращать закрепленные на нем диски со скоростью в тысячу оборотов в минуту, молотки, похожие на серьги, отклоняли центробежной силой свои билаи что есть силы колотили билами по потоку кусков боксита, сыпавшейся из приемного бункерка.

Старик Лукас ковырялся ломом в стальных решетках, через которые при работе просеивалась бокситная мелочь. То, что он делал, называлось подтянуть решетки. Рыжая пыль, во всю гулявшая по дробильному отделению с начала смены, во время замены молотков улеглась. В распахнутые двери даже решительно заглянуло какое–то далекое солнце. Ребятам нравилось заменять молотки.

Шепелявому Лукасу надоело одному ковыряться в недрах дробилки и молчать, так он не выдержал и затронул Евстафьева:

— Слышь, Вовка! Ты ловко с молотками, конечно, управляешься. Ну–ка, потешь публику художественным словом! Небось, нахохмил чего с утра!

Евстафьев бесовски ухмыльнулся и Сенька увидел, что ему и самому не терпится потрепаться.

— Да есть небольшая наработка… В трамвае утром как на работу ехал. Прижали меня к спинке сидения так, что чуть банькина лоб не повылазили. Ну, а я сам тогда ни за что, ни про что деваху одну почти что придушил… Совсем уже глазки закатила девка, когда я глянул вбок и ахнул — сидит это, значит, и в окошко увлечённо так посматривает артиллерист один, капитан…

— Ты молотки сымай, болтало! — прикрикнул на него Иван Крохмаль.

— Ага, ага, тяни, Ваня, я уже взялся за свой край. Ну, слушайте, дальше что было. Посмотрел–посмотрел я на капитана, сообразил, что он в военкомат на службу дует, а потом как шугонул его: «Капитан! Встать!», так он как пружина взвился. А я…

Сенька не выдержал и заржал, представив как выглядел посрамленный капитан.

— Ну, а ты? — беззвучно хихикал дед Лукас.

— Ну, а я говорю тогда вежливенько так: «Спасибо, товарищ капитан, что вы девушке место уступили. Садись, Марьяна, не гордись…». Капитан, зараза, краснее рака стал и молча на выход подёрся…

Тут уже и Крохмаль затрясся в неприличных конвульсиях, а Евстафьев подкидывал жарку: — Ну, чего лыбитесь, что ж здесь такого?..

— Это вы так молотки меняете? — кашлянул незаметно возникший Цовик. — Хиханьками да хаханьками план не вытянем.