Олег Зоин - Вчера

По ночам заводской двор — симфония таинственных контуров, фрагмент другой планеты, место, где на каждом шагу так и жди внезапного чуда. Впрочем, из темноты доносится обыкновеннейший хихикающий голосишко:

— … И вот вылезают они из ракеты, радуются, что первыми достигли и такое прочее… Луна, всё–таки… Ну, там насаждения какие–то вокруг, на колхозные кукурузные поля смахивают, чудну как–то. Когда вдруг, хи–хи, из зарослей возникает огромный такой, в дурацком скафандре и спрашивает наших: — «Ну что вы там, маму б вашу зря не вспомнить, с комбайном волокитите, так и уборочная страда пройдёт!.. Не видите, что кукурузу уже, чтоб вам повылазило, время собирать…» Хи–хи–хи! Вот выдают уголёк, гады!..

Голос Володи Евстафьева. Мастер поболтать Вова. Великий спец.

Смеясь, дробильщики сходятся в оранжевый конус света под фонарем, висящим над проёмом двери.

— Осточертела до невозможности такая работа, — бурчит старина Лукас, — уволюсь и — баста! На кой мне такая дёрготня? Что я, тысячу вашу в другом месте не словлю? Глотай пылищу, с грабаркой туда–сюда, а тут ещё на восьмой завалы разгребай!.. Ну, нет! Баста! Амба! На почтовый ящик пойду, там, говорят, человека больше ценят…

— Писать надо, старик, в ЦэКа писать, — отзывается посерьёзневший Евстафьев, — и что вентиляции, по сути, нет, и что необходимую численность рабочих не обеспечивают, и как премии режут. Я б про все петлюковские чудеса пропечатал…

— И про то, что ни окон, ни дверей в цехе, — дополняет єлектрик Николай, — и, вообще, давайте я, наверное, к завтрему принесу набросок письма, или как? Понравится — подпишете.

— А по–моему, только не в ЦэКа, — вмешивается Семён, — сколько людей из–за какого–то Петлюка от дел отрывать. Если и писать. То лучше в газету, в «Правду», к примеру. Неплохо было бы. Она, говорят, на чины не реагирует.

Мужики задумываются, в основном соглашаются: — Неси, была не была, Коля, свои наброски, послушаем, посоображаем…

Выбрасывая в темноту окурки, двигают к механизмам, потому как почему–то позвал бригадир, Крохмаль.

Семён по галерее взлетает вверх, к своему реверсивному транспортёру, который уже доверху засыпал бокситом один бункер, и к нелюбимой 56‑й. Он замечает, что бункеры возврата поти опорожнились и даёт запрос на запуск 56‑й. После минутной сирены 56‑я важно трогается, её ведущий барабан браво перематывает почти полукилометровую ленту. Проходит минуты две, пока первые куски возврата, выстреливая клубы пара и пыли, проваливаются в чрево бункера. Порядок!

Сквозь отверстие в полу, широкое словно дверь и огороженное металлическими поручнями, — в него во время ремонтных смен майнают демонтированный хлам, металлолом и инструмент, — сквозь это отверстие Сёма пытается рассмотреть циферблат электрочасов, висящих внизу, в дозировке. Вроде, как 22.35. Отлично! Ну что же, попить водички и можно начинать загодя прибирать рабочее место, ведь пересменка — в полночь.

Независимой самостоятельной походочкой он спускается звонкими ступеньками стального трапа в дозировку, усмехается Наде, веселой, запылённой, как чертёнок, дозировщице. Интересно, как она выглядит в платье, а не в комбинезоне? И хороши ли ножки? Жаль, если раскоряки. А лицом — хорошенькая. Он и она заходят на завод через разные проходные, и Сёма, увы, ещё ни разу не видел Надю при параде.

Но теперь, когда он познакомился с Ириной, все девчата потеряли в глазах Семёна немало привлекательности. И глазки уже не такие прозрачные, и улыбочки искусственные, и взгляды примитивные, и походка некрасивая, хотя как ходит Ирина он ещё толком и не видел, разве что разок на пляже, и, понятно, только помнил в жутких подробностях ту невозможную ночь, когда бежал с ней тёмным ночным парком, а за ними с первобытным рёвом катилась толпа хулиганов. Страшная, унизительная ночь.

Семён поправляет пояс, словно завидел офицера, и шагает прямиком к сифону с газированной водой, послабляет кран и маленькими глотками — от холода зуби сводит! — пьёт холоднющую газировку.

— Айда к нам, Сёма, поболтаем, — приглашает его Оксана. Она взрослее Надежды и Семёна, но на работе комбинезоны уравнивают всех, так что Сёма признаёт допустимым быть с ней на ”ты».

Он слушает молча, его мысли далеко, с Иринкой. Девчачий трёп неинтересен, больше сплетни, малосольные анекдоты, то да сё. Так себе трепотня, можно было бы и не встревать. И Семён через минуту–другую встает, изображая, что наговорился до отвала.