Тони Моррисон - Возлюбленная

Когда она вернулась из тюрьмы, то была рада, что ограды больше нет. Нет столбов, к которым они привязали своих лошадей, когда она, сидя в огороде на корточках, увидела проплывшую над забором шляпу учителя. А потом, когда она наконец повернулась к нему лицом и посмотрела ему прямо в глаза, она уже что-то держала в руках, и это остановило его; он даже отшатнулся. И все отступал и отступал назад каждый раз, как вздрагивало сердце ее девочки, пока совсем не перестало биться.

– Я остановила его, – сказала она, глядя туда, где раньше была изгородь.

– Я взяла своих детей и отправила их туда, где они будут в безопасности.

Рев, поднявшийся в голове у Поля Ди, не помешал ему расслышать, с какой гордостью прозвучали эти слова, и ему подумалось, что в доме номер 124 отсутствует как раз то, чего Сэти так хотела для своих детей: здесь ни секунды не чувствуешь себя в безопасности. Это было самое первое ощущение, когда он переступил порог ее дома. Он считал, что сделал его безопасным, избавил от грозившего ему злого духа, выгнал эту нечисть и доказал всем, кто здесь настоящий хозяин. И раз уж Сэти сама не сделала этого раньше, он постарался устроить так, чтобы в доме поселилась ее собственная душа; он считал, что сама она почему-то не может этого сделать. Что она всегда жила в этом доме с какой-то беспомощной, извиняющейся покорностью; ведь выбора у нее не было: без мужа, без сыновей, без свекрови, с одной лишь туповатой дочерью, она просто вынуждена была как-то приспособиться, чтобы выжить. Колючая, вредноглазая девчонка из Милого Дома, которую он знал как жену Халле, была такой же послушной, как Халле, такой же застенчивой и такой же самоотверженной в работе. Он ошибался. Эта, теперешняя Сэти стала иной. И привидение в доме совсем ей не мешало; так некоторые люди приветствуют появление домовых, выставляя им новые башмаки. Эта, теперешняя Сэти говорила о любви как и любая другая женщина, говорила о детских одежках, как и любая другая женщина, но слова ее могли всю душу перекорежить. Эта, теперешняя Сэти говорила о спасении своих детей, держа в руках пилу. Эта, теперешняя Сэти распоряжалась собой и другими и не знала, где кончается ее власть. И он вдруг увидел то, что хотел показать ему Штамп: нечто более важное, чем сам поступок Сэти, – цель, которой она добивалась. И почувствовал страх.

– Любовь твоя слишком уж тяжела, – сказал он и подумал: а ведь эта ведьма сейчас смотрит на меня; сидит прямо надо мной на втором этаже и смотрит на меня сквозь пол.

– Слишком тяжела? – переспросила Сэти, думая о Поляне, где воззвания Бэби Сагз заставляли конские каштаны падать с деревьев. – Любовь или есть, или ее нет. Легкая любовь – это вообще не любовь.

– Да. Но ведь это тебе не помогло, верно? Разве я не прав? – спросил он.

– Помогло, – сказала она.

– Как? Твои сыновья ушли из дома, и ты не знаешь, где они. Одна твоя дочь мертва, другая со двора выйти боится. Как же тебе это помогло?

– Они не вернулись в Милый Дом. Этот учитель до них не добрался.

– Ну знаешь, бывает и похуже, чем в Милом Доме.

– Это не мое дело – знать, что хуже. Мое дело – знать, что плохо, и держать своих детей подальше от этого. Я спасла их от ужасной судьбы. Я поступила правильно.

– Нет, то, что ты сделала, было неправильно, Сэти.

– Значит, мне надо было снова вернуться туда? И снова отвезти туда своих детей?

– Был же, наверно, какой-нибудь другой выход. Не такой.

– А какой?

– У тебя же две ноги, Сэти, не четыре! – воскликнул Поль Ди, и в тот же миг между ними выросла темная лесная чаща – ни следов, ни единого звука.

Позже он удивлялся, как это он сказал такое. Может, из-за телок, с которыми он забавлялся в юности? Или из уверенности, что та ведьма смотрит на него сквозь пол? Как быстро он перестал стыдиться собственных поступков и начал испытывать стыд за нее, за Сэти. Как бы перепрыгнул через свою постыдную тайну, связанную с холодной кладовой, и возмутился ее слишком большой и тяжелой любовью.

А меж тем непроходимая чаща, разделявшая их, становилась все гуще.

Он не сразу надел свою шляпу. Сперва он покрутил ее в руках, решая, как бы получше это сделать, как просто уйти из этого дома, а не сбежать. И еще было очень важно уйти не оглядываясь. Он встал, повернулся и посмотрел на белые ступени. Она, конечно же, была там. Стояла, прямая как штырь, повернувшись к нему спиной. Он не бросился к двери. Он пошел медленно, отворил дверь и лишь потом попросил Сэти оставить ему что-нибудь на ужин: он, возможно, несколько припозднится. И только тогда надел свою шляпу.