Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь

— Ну, раз тем более — тогда грузимся!

Александра, Виктор и Тео залезают в кабину эвакуатора, механик начинает поднимать фургон на платформу. Месье Поццо мы оставляем внутри. Летиция, Робер-Жан, Селин и я пытаемся удержать его кресло. Мы равномерно покачиваемся, хотя до моря еще далеко… Дети просто валяются от смеха. Они передразнивают механика: «Так же нельзя, так же нельзя!» Это станет нашей любимой фразой на все время отпуска.

Месье Поццо тоже смеется от души..

И вот мы прибыли в марсельский порт. Как раз вовремя: корабль отходит через двадцать минут. То есть должен отойти… Я только что расплатился с двумя таксистами, и они уезжают в тот самый момент, когда я слышу обеспокоенный голос Селин:

— Вам не кажется, что тут маловато народу? Все уже на борту? Но на палубе никакого движения…

Чистая правда. Желто-белый пакетбот выглядит совершенно покинутым. На набережной, кроме нас, никого, а рампа для погрузки автомобилей поднята… Я бегу в портовое управление — но вскоре возвращаюсь к нашей маленькой группе, сидящей в тени склада.

— Вы будете смеяться, управление закрыто.

— Как?! А там что-нибудь написано?

— А то. Судоходная компания объявила бессрочную забастовку.

Все замирают, разинув рты. Потом Виктор тихо говорит:

— Так же нельзя!

Я позвонил в агентство, которое продало нам билеты, и нам предложили отправиться в Тулон — оттуда мы сможем отплыть. Семьдесят километров… м-да. Я попытался вызвать такси. Безуспешно. Тогда я отправился пешком на вокзал, чтобы добыть не одно, а два такси. Та же фигня. И те, кто приехал на поезде, тоже обломались.

Я вернулся в центр города, углубился в узкие улочки, похожие на те, что ведут в алжирскую касбу [26] Укрепленная часть города в странах Магриба. . Поговорил по-арабски со стариками, жевавшими табак на пороге дома, и наконец нашел человека, готового нам помочь — причем за никакие деньги..

Представьте себе лица моих спутников, когда они увидели, как мы въезжаем в порт… Наш шофер оказался счастливым владельцем универсала «пежо 305» — настолько ветхого, что он вообще не имел права покидать стоянку.

— Абдель, мы ведь на нем не поедем? Ты ведь это не серьезно?

— Убийственно серьезно, дорогая Летиция! Если только ты не хочешь остаться здесь.

— Нет, ты реально больной! Я не поеду! Лично я не поеду!

Девочка-буржуа до кончиков ногтей (разумеется, наманикюренных, ведь ей уже пятнадцать лет!) пытается закатить истерику. Она в совершенном ужасе. Ее папа осторожно спрашивает:

— Абдель, бог с ним, с комфортом, но как ты собираешься затолкать восемь человек в эту машину?

— Девять, месье Поццо, девять! Вы забыли шофера.

У нас все получилось. И даже Летиция выжила.

Такие сцены всегда смешны, когда смотришь на них в кино. Хотя — смеются-то зрители, а не персонажи. Когда все едут вот так, набившись битком, самое время свести счеты. Наружу вылезают все мелкие обиды и обвинения, все, что скрывалось на самом дне души.

Они могли бы взяться за меня, назначить меня крайним, поскольку я был шофером скотовозки, осыпать упреками за то, что слишком рано отпустил такси, за то, что у них нет бутылок с водой. В конце концов, отправиться в отпуск — это была моя идея. Но никто из них не сказал ни слова о том, что путешествовать таким вот образом не слишком приятно.

Как и в фургоне, где все безропотно переносили жару, они стали смеяться. Ради своего отца, брата и дяди, который не жаловался. Ради месье Поццо, который первым начал потешаться над преследовавшими нас неудачами. Дорога из Парижа в Марсель утомила его гораздо больше, чем нас. Ему досталось в шумном и тряском фургоне, он терпел наши крики и усталость, подвергая свое и без того хрупкое здоровье опасности.

Месье Поццо смотрел на нас так, словно жизнь снова доставляла ему удовольствие. Жизнь с нами. Со всеми. Не только с членами семьи..

Год назад я случайно попал в его дом и остался там, не принимая никакого решения. Против всякого ожидания, я вел себя с ним как настоящая сиделка: переворачивал страницы газеты, ставил диск, который он хотел послушать, возил в любимое кафе, размешивал сахар в кофе и подносил чашку к его губам. Все мое тело, все поступки, сила и радость моей жизни были направлены на то, чтобы восполнить всё, чего ему не хватало.

В течение нескольких недель, предшествовавших смерти Беатрис, и нескольких последующих, я ни на миг не оставлял его одного. Слово «работа» значит для меня не то же самое, что для серьезного чувака, который боится потерять ее — и возможность оплачивать счета. Мне наплевать на охрану труда. Всю дорогу мне хватало непочтительности, чтобы уйти, когда вздумается, просто кивнув на прощание.