Джеймс Болдуин - Современная американская повесть

— Что такое? — голос Анны, испуганный, хриплый. — Что такое? — Потом поняла. — А, зажегся свет. Я этого, наверно, испугалась. Где ты так долго пропадала, голубка моя? Накрой-ка на стол, нарежь хлеба. С минуты на минуту придет папа.

— Да дома он, — ответ звучит строптиво. — Дома. Стол уже накрыт, и папа пришел.

— Да. Папа уже дома. Сейчас уложу Бесс и будем обедать. — Анна опускается на колени перед печкой, словно собралась молиться. — Хоть бы ничего не пригорело. Достань горшок с бобами и переложи картошку в миску. Теперь зови папу. Ох, деточка моя. — Анна наконец заметила, как она дрожит. — Да что ж ты так трясешься? Ты ведь не думаешь, что я могу тебя ударить, нет? Чего бы ради тебе такое думать? Я тебя и пальцем не трону.

Потом входит Уилл… неужели Уилл? Совсем чужой, щека вымазана, а может, это синяк, хмурые серые глаза.

— Ну, сынок, влетит же тебе за такие оценки. Отец шкуру с тебя спустит, сынок, сто лет сидеть не сможешь, — все это произносится без малейшего пыла. — Вот погоди, сынок, мама расскажет отцу… Это ты кому велел заткнуться? — Анна, пошатнувшись, прислоняется к стене.

Странно, вероятно, на все это глядеть — как мучительно гнутся деревья на фоне темного, припавшего к земле дома, как пляшет слабый свет в окне, а на ступеньке сидит человек, придавленный беспросветной, как отчаяние, усталостью. И ты бежишь скорее прочь от этих жутких, черных, заброшенных улиц и не глядишь по сторонам. Но есть ведь и такие, кто слишком долго смотрел из окна и на всем видел боль, грозную, темную боль, которая судорогами пробегает по людям, как ветер, вьется возле фонаря, стараясь его задуть.

Боль, она лежит на всем, грозная, темная боль. Мэйзи кажется, ее тело задеревенело, словно в кошмарном сне, словно во сне ее прошиб холодный пот, ибо только в кошмарах все бывает таким нелепым и искаженным. Анна старается, чтобы мысли в голове не путались, ей хочется глядеть на окружающее со стороны. Ужинают молча, только Джимми лопочет. Уилл глотает с такой жадностью, словно ему в жизни больше не достанется еды. Джим один раз оттолкнул тарелку и сказал ясно, отчетливо (пронизав словами грозную, темную боль):

— Если мне захочется пожрать дерьма, у меня его навалом на работе.

Казалось, никто его не услышал, и он торопливо снова пододвинул к себе тарелку и снова начал есть.

Воняет пригорелым свиным жиром. Джим берет сковородку за раскаленную ручку, взревев от боли, роняет ее, ногой отшвыривает к двери, затем еще одним пинком выбрасывает за порог, поворачивается (обжег руку, всего и дела, а припекает так, словно где-то глубоко внутри огонь, и боль ужасная, невыносимая), поворачивается лицом к Анне, к Уиллу, который смеется все громче, к Мэйзи, которая пристально на него уставилась (бессмысленно противиться, кричать, ведь все это беззвучный сои без пробуждения), на Бена, который делается очень бледным.

— Тебе смешно, да? — Сам не замечая, что он делает, Джим хватает стул и надвигается на Уилла. Тот поспешно ныряет под стол.

Анна рывком высвобождается от молотящей по ней боли.

— Ты что, рехнулся? — Она с яростью бьет Джима по лицу. — Чуть не покалечил парнишку. Садитесь все за стол, надо ужин кончать. Ничего страшного, дети, ничего у нас не случилось. Протяни-ка сюда руку, я смажу маргарином, тогда не будет волдыря. Джим! Да сядь ты, слышишь. Ну пожалуйста.

Злость угасает, он опускается на стул. Надо же до такого дойти, позорище.

И возможно, так бы все и обошлось, во всяком случае на этот раз, но после ужина Бен (он так нуждался в ласке) уткнулся в широкую отцовскую грудь лицом и, ища сочувствия, протянул ему больной палец. Джим, возмущенный, полный праведного гнева, сказал Анне (не замечая, как она цепляется за край раковины, моя посуду);

— Я вижу, на детей тебе совсем наплевать. Займись его пальцем сию же минуту. Он у него, как шина, раздувается. Так, знаешь, до чего может дойти? Пропарь ему как следует палец и вытащи занозу.

Анна поставила греться воду, налила в стакан дезинфицирующее средство, но, добавив кипятку, она забыла (боль держала ее мертвой хваткой), что так можно ошпариться, и сунула прямо в стакан палец Бена. Сунула и не давала вытащить, хотя Бен извивался и дико визжал, пока наконец Джим не вышиб из ее руки стакан.

— Сумасшедшая, — вот все, что он сказал. — Сумасшедшая… Типичный дом умалишенных. Я выкатываюсь.

Она успела смазать ему пальчик, успела приласкать и успокоить его, и утихомирить резкими окриками остальных, и только после этого потеряла сознание. Вот теперь бы ей и возопить: Уилл-Мэйзи-Бен! — ибо дети ее канули в глубокую пучину ужаса и там погрязли. Когда появилась миссис Крикши, которая поняла, что произошло нечто ужасное, уже по одному только тому, как Бен вцепился в ее юбку с бессвязным криком: мама-мама! Анна мирно лежала на полу в луже воды, как утопленница, а Уилл продолжал поливать ее, а Мэйзи трясла ее за плечи и просила: