Джеймс Болдуин - Современная американская повесть

Рыжий кот спрыгнул с ящика и потерся о его ногу. Он поднял кота носком ботинка и отшвырнул; смотреть на это было противно, но он, видимо, был так раздражен, что кот в эту минуту для него просто не существовал.

— Это ей надо? — сказал он, жестом обводя комнату. — Куча народу, которого никто не звал? Жить на подачки? Шиться с подонками? Может, она еще хочет выйти за Расти Троулера? Может, ей еще орден за это дать?

Он замолчал, вне себя от ярости.

— Простите, я не знаю Троулера.

— Если вы не знаете Расти, значит, и о детке вы не больно много знаете. Паршиво, — сказал он и прищелкнул языком. — Я-то думал, что вы сможете на нее повлиять. Образумите, пока не поздно.

— Но, по вашим словам, уже поздно.

Он выпустил кольцо дыма, дал ему растаять и только тогда улыбнулся; улыбка изменила его лицо — в нем появилось что-то кроткое.

— Я еще могу устроить, чтобы ее сняли. Точно вам говорю, — сказал он, и теперь это звучало искренне. — Я в самом деле ее люблю.

— Про что ты тут сплетничаешь, О. Д.? — Холли, кое-как завернутая в полотенце, зашлепала по комнате, оставляя на полу мокрые следы.

— Да все про то же. Что ты тронутая.

— Фред уже знает.

— Зато ты не знаешь.

— Зажги мне сигарету, милый, — сказала она, стащив с головы купальную шапочку и встряхивая волосами. — Это я не тебе, О. Д. Ты зануда. Вечно брюзжишь.

Она подхватила кота и закинула себе на плечо. Он уселся там, балансируя, как птица на жердочке, передние лапы зарылись в ее волосы, будто в моток шерсти; но при всех своих добродушных повадках это был мрачный кот с разбойничьей мордой; одного глаза у него не было, а другой горел злодейским огнем.

— О. Д. — зануда, — сказала она, беря сигарету, которую я ей раскурил. — Но знает уйму телефонных номеров. О. Д., какой телефон у Дэвида Сэлзника?

— Отстань.

— Я не шучу, милый. Я хочу, чтобы ты позвонил ему и рассказал, какой гении наш Фред. Он написал кучу прекрасных рассказов. Ладно, Фред, не красней, не ты ведь говоришь, что ты гений, а я. Слышишь, О. Д.? Что ты можешь сделать, чтобы Фред разбогател?

— Позволь уж нам самим об этом договориться.

— Помни, — сказала она уходя, — я его агент. И еще одно: когда позову, приходи, застегнешь мне молнию. А если кто постучится — открой.

Стучались без конца. За пятнадцать минут комната набилась мужчинами; некоторые были в военной форме. Я приметил двух морских офицеров и одного полковника авиации; но они терялись в толпе седеющих пришельцев уже непризывного возраста. Компания собралась самая разношерстная, если не считать того, что все тут были немолоды; гости чувствовали себя чужими среди чужих и, входя, старались скрыть свое разочарование при виде других гостей. Как будто хозяйка раздавала приглашения, шатаясь по барам — а может, так оно и было в самом деле. Но, войдя, гости скоро переставали хмуриться и безропотно включались в разговор, особенно О. Д. Берман — он живо кинулся в самую гущу люден, явно не желая обсуждать мое голливудское будущее.

Я остался один у книжных полок; из книг больше половины было о лошадях, а остальные — о бейсболе. Прикинувшись, что я поглощен «Достоинствами лошадей и как в них разбираться», я смог беспрепятственно разглядывать друзей Холли.

Вскоре один из них привлек мое внимание. Это был средних лет младенец, так и не успевший расстаться с детским жирком, хотя умелому портному почти удалось замаскировать пухлую попку, по которой очень хотелось шлепнуть. Его круглое, как блин, лицо с мелкими чертами было девственно, не тронуто временем, губы сложены бантиком и капризно надуты, словно он вот-вот завопит и захнычет, и весь он был какой-то бескостный — казалось, он родился и потом не рос, а распухал, как воздушный шар, без единой морщинки. Но выделялся он не внешностью — хорошо сохранившиеся младенцы не такая уж редкость, — а скорее поведением, потому что вел себя так, словно это он был хозяином вечера: как неутомимый осьминог, сбивал мартини, знакомил людей, снимал и ставил пластинки. Справедливости ради надо сказать, что действиями его в основном руководила хозяйка: «Расти, пожалуйста. Расти, будь любезен». Если он ее и любил, то ревности своей волн не давал. Ревнивец, наверно, вышел бы из себя, наблюдая, как она порхает по комнате, держа кота в одной руке, а другой поправляя галстуки и снимая с лацканов пушинки; медаль полковника авиации она отшлифовала прямо до блеска.

Имя этого человека было Резерфорд (Расти) Троулер. В 1908 году он потерял обоих родителей — отец пал жертвой анархиста, мать не пережила удара, — и это двойное несчастье сделало Расти сиротой, миллионером и знаменитостью в возрасте пяти лет. С тех пор его имя не сходило со страниц воскресных газет и прогремело с особенной силой, когда он, будучи еще школьником, подвел опекуна-крестного под арест по обвинению в содомии. Затем бульварные газеты кормились его женитьбами и разводами. Его первая жена, отсудив алименты, вышла замуж за главу какой-то секты. О второй жене сведений нет, зато третья возбудила в штате Нью-Йорк дело о разводе, дав массу захватывающих показаний. С четвертой миссис Троулер он развелся сам, обвинив ее в том, что она подняла на борту его яхты мятеж, в результате чего он был высажен на островах Драй Тортугас. С тех пор он оставался холостяком, хотя перед войной, кажется, сватался к Юнити Митфорд; ходили слухи, что он послал ей телеграмму с предложением выйти замуж за него, если она не выйдет за Гитлера. Это и дало Винчелу основание называть его нацистом — впрочем, как и тот факт, что Троулер исправно посещал слеты в Йорквилле.