Юрий Дружков - Кто по тебе плачет

— Ты гладишь ее, как нежный хрусталь…

Застыл над пустяком и заработал иронический взгляд. Мог ли я сказать ей, что складывал еще неделю назад количество наших банок, распределял их в уме по дням и годам. Сколько всего, на сколько дней, на сколько лет… Черкал на бумаге цифры, холодея в неотвязном и горьком недоумении: зачем?… Не надо… Что будет потом?… Глупо… не надо… Что потом?.

— Пустое… Не надо.

Банка мерцала на столе.

— Припоминаю, как придумали банки, — нашел невразумительный выход я.

— Ну что же ты умолк? Расскажи.

Тревога улетучилась. В конце концов, шут с ними со всеми банками, лишь бы не было той саднящей тревоги, лишь бы кто-нибудь рядом, внимателен и добр…

— Сначала ходили живые консервы. Брали в дорогу клетки с петухами, — сказал я. — Перед какой-нибудь исторической дракой поле битвы просыпалось от крика петухов, будто намекая великим генералам на их петушиную суть. Наполеон, став императором, издал нешуточный указ отправить на гильотину повара, если тот осмелится подать ему курицу. Так осточертела курятина в походах. И однажды повелел выдать награду любому, кто придумает способ, как напитать армию в пустыне, в море, в горах. У него были обширные планы в отношении далеких чужих мест.

Но прошло несколько лет, пока не явился к императору один бывший пивовар с банками, пробки на которых были завинчены и залиты сургучом.

— Не хотите ли отведать, ваше величество, шампиньоны в белом соусе, телятину с луком по-корсикански, марсельский суп из омаров, компот ассорти из яблок и свежих слив?

А дело было зимой, в декабре. И шутил император в последний раз, когда получил оплеуху от красавицы дочери своего командира, и чуть было не вылетел из армии в полное забвенье…

— Вот как? — с большой значительностью молвил император.

— Нет, в самом деле, все только свежее, — начал дрожать пивовар — но сделано… к прошлому рождеству.

— А ты сам отведай, каналья! — вскипел император. — А я велю тебя похоронить по казарменному разряду…

— Какой ты смешной…

Это сказал не пивовар великому полководцу. Так сказала мне моя вроде бы не красавица, лесная женщина, улыбаясь грустными глазами.

— Будешь меня перебивать, я потеряю суть…

— Пожалуйста, не теряй. Пожалуйста, рассказывай дальше… Не от банок ли погиб император?

— Этими консервами один французский бурбон отбил невесту князя Белоцерковского. Раз в неделю из Парижа ей присылали французский суп в завинченных кастрюльках с амурами на этикетках. Бедный князь не мог отбиться даже французскими духами. Увели девушку, навсегда! Кстати, почему ты решила взять компот, если ягод навалом?

— У нас, по-моему, все навалом.

— Я тебя не обидел?

— Нет… Хотела сочинить, как ты говоришь, десерт… Я в Москве иногда покупала желе яблочное, вишневое. Растапливала их, потом в холодильнике остужала. В широких бокалах, по слоям. Один слой темный, другой светлый. В одном заливала яблоки с орехами, в другом, светлом, смородину. Между слоями тертый шоколад. Без черной смородины фирмы не получалось…

Я тут же отвернул крышку на банке.

— Представляю, сколько валило к тебе гостей.

— Ко мне?

Снова облачко повисло над нами. Я видел как задергались ресницы от моих пустяковых, но ранящих ее слов.

— Дома такое было раза два, не больше… Дочке нравилось, просила… Я не успевала…

Говорить ей что-нибудь или не говорить? Слушать ее молча, видеть, как обугливает она себя в медленном холодном огне? Или утешать?… Наверное, легче будет, если я, как у больного, стану трогать и трогать ноющее место. Лишь бы не равнодушие.

— Не успевала, — как можно мягче сказал я, — чего же себя дергать? Искать вину, искать обиженных?

— Всюду могла… Подружек удивляла… Нарасхват была с этим десертом… Где что — меня зовут… Одни мои привередами казались. Потакать не умела.

Я стал понемногу злиться.

— Не принимай общий стиль отношения к детям за собственные грехи. Веянье пошло такое, все для них делать без натуги, без ущемления собственных привычек. Особой вины у тебя нет и не было.

— Ты уверен? — Смотрит в мои глаза, как больная в глаза доктора.

— Конечно, уверен. Только рядом с ними это выглядит неизбежным, будничным, как житейская текучка. Но вдали от них у нежных душ, начинаются комплексы. То не сделал, это не сделал, тут обидел, там не приласкал… Домой вернемся, ахи твои как рукой снимет.

— Не пойму, — она улыбнулась, — то ли ты меня ругаешь, то ли утешаешь, а мне почему-то легче… Разве мы на самом деле так невнимательны к ним?…