Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы - Современный американский рассказ

По телевизору показали других парней, толковавших о медведях, а медведей почта не показали, и нам с Уолле-сом-младшим это надоело. Управившись с ужином, я повел мальчика к ограде позади дома. За полосами дороги и деревьями мерцал свет медвежьего костра. Уоллес-младший хотел вернуться в дом за своим ружьем 22-го калибра и подстрелить медведя, но я объяснил ему, почему это нехорошо.

— Притом — сказал я, — 22-й калибр ничего не сделает с медведем, разве что взбесит. Кроме того, — добавил я, — охотиться на разделительных полосах — это против закона.

Единственная хитрость при ручном монтаже шин — как заправить кромку, когда шина уже на диске. Ставишь колесо стоймя, садишься на него верхом и подскакиваешь вместе с ним, пока шина не расправится. Когда кромка заходит за край, слышится удовлетворенное «поп». Во вторник я не отправил Уоллеса-младшего в школу и показывал ему, как это делается, пока он не усвоил как следует. Потом мы перелезли через изгородь и перешли поле, чтобы взглянуть на медведей.

«С добрым утром, Америка» утверждала, что в северной Вирджинии медведи жгут свои костры весь день. Но здесь, в Западном Кентукки, было пока тепло для позднего октября, и медведи собирались к кострам только ночью. Где они бродили и что делали днем, не знаю. Может быть, смотрели из кустов новоягоды, как мы с Уоллесом-младшим перелезали через казенную ограду дороги и переходили полосы, ведущие на север. У меня был с собой топор, а у мальчика — его ружьишко; не потому, что он хотел убить медведя, а потому, что мальчикам нравится таскать с собой какое-нибудь оружие. Разделительная полоса вся заросла кустарником и ползучей травой, а вверху были клены, дубы и платаны. Мы ушли всего на сотню ярдов от дома, но прежде я никогда не был здесь и не слышал, чтобы тут побывал кто-нибудь еще. Место, похожее на первозданный лес. Мы отыскали тропинку и прошли по ней вдоль медлительного, короткого ручейка, перетекавшего из одной решетки в другую. Увидели следы в серой глине — первый знак, что медведи здесь.

Пахло вроде бы плесенью, но не то чтобы неприятно. На поляне под большим дуплистым буком, где ночью горел костер, осталась куча пепла. Вокруг были неровно выложены поленья, и запах стоял сильный. Я пошевелил пепел, под ним оказалось довольно углей, чтобы разжечь новый костер, так что я снова их засыпал на прежний манер.

Потом нарубил немного дров и сложил у кострища, как полагается хорошему соседу.

Может быть, медведи и тогда наблюдали за нами из-за кустов. Тут не догадаешься. Я попробовал новоягоду и сплюнул. Она была до того сладкая, что сводило рот, — как раз такая штука, что должна, по-моему, нравиться медведю.

Этим вечером после ужина я спросил Уоллеса-младшего — может, он хочет поехать со мной навестить мамашу. И не удивился, когда он сказал «да». Дети куда уважительней к другим, чем думают люди. Мы нашли мамашу сидящей на бетонном крыльце Дома. Она смотрела, как по Шестьдесят Пятой едут машины. Сестра сказала, что весь день она была в возбуждении. Этому я тоже не удивился. Каждую осень, когда падают листья, она начинает беспокоиться или, может, снова начинает надеяться. Я отвел ее в гостиную и причесал ее длинные белые волосы.

— Одни медведи по телевизору, — пожаловалась сестра, переключая каналы.

Когда она ушла, Уоллес-младший взял пультик и мы посмотрели специальный репортаж Си-би-эс или Эн-би-си о каких-то виргинских охотниках, у которых подожгли дома. Репортер расспрашивал охотника и его жену — у них сгорел дом в долине Шенандоа, ценой в сто семнадцать с половиной тысяч долларов. Жена обвиняла медведей. Муж медведей не обвинял, но ходатайствовал о компенсации от штата, потому что имел действующую охотничью лицензию. Тогда член комиссии штата по охоте сказал, что обладание охотничьей лицензией не может запретить (воспрепятствовать — так он, кажется, выразился) предмету охоты нанести ответный удар. Я подумал, что для члена комиссии штата он мыслит удивительно либерально. Конечно, ему так полагалось — отбиваться от оплаты. Сам-то я не охотник.

— Не стоит тебе навещать меня в воскресенье, — сказала мамаша Уоллесу-младшему и подмигнула. — Я наездила миллион миль и одной рукой уже держусь за ворота.

Я приобвык, что она так говорит, особенно осенью, но боялся, что это расстроит мальчика. И в самом деле, когда мы уезжали, он казался взволнованным, и я спросил, в чем дело.

— Как она могла наездить миллион миль? — спросил он.