Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы - Современный американский рассказ

Она стоит, волосы встрепаны, юбка мятая, туфлишки старые, стоптанные. Некрасивая и пьяная. Завтра утром будет, наверно, петь на хорах в маленькой деревенской церквушке, а вечером под дробное стаккато радионовостей мазать бутерброды в закусочной.

Билли развинтил домкрат и собрался уходить.

— Ведь верно же, хороша куколка, а?

— Да, я тебя понимаю, приятель. У меня тоже есть милая вроде твоей, в Нью-Йорке живет.

Билли на ходу, не оборачиваясь, машет им рукой. Захлопнул багажник, сел за руль. Выехал на дорогу.

Эрл насвистывает.

— Ну как, облегчил душу? — спрашивает он, не поднимая глаз.

— А это еще зачем? — Билли кивает на револьвер.

— Да вот, вспомнил, что надо бы почистить. Целый год нечищеный лежит. — Потом, помолчав: — Отец мне говорил, что одними улыбками да добротой в этом мире не пробьешься. Иной раз, он говорил, протянешь руку помощи, а тебе ее раз, и оттяпают.

Билли прохватила дрожь.

— Убери, Эрл, прошу тебя.

— Ладно, ладно, успокойся. А знаешь, пока ты там играл в доброго самаритянина, я песню докончил. Вот послушай, свояк.

Эрл напел вступление, задержал ноту — и повел мелодию через ослепительный солнечный день, потом повторил в меркнущем предвечернем свете. Дальше она поднялась к переходу — к золотому крутому мостику, помедлила и снова метнулась к начальной теме, в которой теперь открылись новые возможности: запахи соснового бора после дождя и зеленый луг, а на нем пара косуль, замерших у опушки. И светлая улица, радуга нефтяного пятнышка на мостовой, и чей-то смех, как блестящая монетка, волчком кружащаяся у ног. Да, и это все тоже.

А вот заносчивая девчонка, гордо шагающая по улице, крутя аппетитными ягодицами под желтой тканью, — эта девчонка у Эрла потерялась. Вернется еще, конечно, вернется, чтобы пройтись в другой песне, в другом ритме. А здесь она только распалила вдохновение Эрла, чтобы он смог подключиться к замыслу Билли. Задала настроение.

Они поют вдвоем, от начала и до конца, убыстряя, замедляя. И при каждом проведении пробуют другие гармонии — здесь больше басов, там тромбоны выше. К тому времени, когда на горизонте проступили очертания холмов Медайны, у них уже проработаны почти все партии.

— Готово! — произносит наконец Билли и с облегчением шлепает ладонью по баранке.

— Здорово получилось, — говорит Эрл.

— Думаешь, нашим понравится?

Эрл смотрит в боковое окно и зевает. Может, еще удастся минут двадцать покемарить до въезда в город.

— Чего ты зря беспокоишься, Билли? Еще бы им не понравилось. Я бы на них посмотрел. Мы с тобой выложились, как могли. Сегодня после обеда пройдем с ребятами, потом еще раз — в Питтсбурге и, может быть, к Филадельфии подготовим новый номер. Я уже слышу, какое соло выдаст Стиляга…

Эрл откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза.

Мимо кляксами тусклых красок мелькают машины, деревья, убранные кукурузные поля. Каждые тридцать метров — рекламный щит. Одна реклама Билли понравилась:

Бритвенный крем

Нужен всем,

И не спрашивайте зачем.

Он радостно смеется и начинает насвистывать. Машина на полном ходу влетела в полосу утреннего тумана. Билли напрягся. Он ведет машину, пригнувшись к баранке, почти касаясь лбом переднего стекла.

— Эрл, проснись. Я должен тебе кое-что сказать.

— Отстань. Скажешь за завтраком.

Глаза у Эрла по-прежнему закрыты.

— Да нет же, срочное дело. Я сейчас только вспомнил. В Дейтоне, во время второго антракта. Я вышел подышать воздухом, сделать пару затяжек, ну, ты понимаешь. Люди подходили, говорили, как им понравилась наша игра. Ну, я с ними разговариваю и вдруг вижу, женщина, небольшая такая, в рыжем парике, стоит в сторонке и поглядывает, видно, хочет что-то сказать. Дождалась, когда рядом никого, и быстренько так ко мне подходит, будто птица прыгает: скок-скок, остановка, и снова скок-скок. Рассказала, что любит музыку, бывает, мотив какой-нибудь пристанет и не отпускает…

Эрл открыл один глаз:

— Ну да, и она хочет взять к себе в дом эдакого симпатичного мужчинку вроде тебя, чтобы играл ей дни и ночи напролет.

— Нет, нет. Ничего такого. Хотя можешь мне поверить, я-то именно этого ожидал.

Билли, все так же вытянув шею, осторожно ведет машину в тумане и подыскивает слова, жестикулируя свободной рукой.

— Нет, она улыбалась, но не так, ты меня понимаешь. Мы поговорили о том о сем, и наконец она подошла к тому, о чем ей на самом деле надо было мне рассказать. Про своего ребенка. Как она однажды стояла и гладила белье и вдруг услышала крик своего ребенка в соседней комнате. Вбегает, а он весь в крови. Упал на палку, или на стекло, или уж не знаю на что и распорол себе животик. Кровь так и хлестала во все стороны. Животик у малыша, она рассказала, вздулся, тугой, как воздушный шар. Она ладонь прижала — слышно, как сердчишко бьется. И с каждым ударом кровь выхлестывала у нее из-под пальцев. Она стала кричать, звать на помощь, звать соседей, кричала, кричала, как сумасшедшая. Сама она тоже была вся в крови, но не замечала, увидела уже потом. А тогда она только уговаривала своего ребенка, чтобы он не умирал, и зажимала ладонью раздутый животик. И молила, молила Бога, даже когда уже ехали в «скорой помощи». Она рассказала, что этот ребенок — все, что у нее есть в жизни.