Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы - Современный американский рассказ

Есть у них свои особенности, как я поняла. Что-то почти для каждого — похвала, ласка, просто взгляд, а порой и рука помощи. Они находили время для многих разных людей. Не выбирали кого-то, не ломали жизнь, бросаясь к нему или к ней. Нет. Они совсем не такие. Помягче, бродят туда-сюда, растопырив пальцы, видят только то, что им предлагает мир.

Может — много времени спустя, — я и попробовала быть такой, но не вначале. Да и вообще, нечего так уж стараться стать другими, ну там планы составлять и прочее. Ничего не выйдет.

Если кто-то мне очень нравился, меня одолевал стыд, не могла посмотреть на него прямо. А если и заговаривала, получалось скверно. Это было нехорошо.

И первого я держалась всю молодость. Рики С. его звали. Дом его был огорожен белым штакетником, и каждая планка вверху заострена. А вот острого мы не ели, а только белок, овощи, крахмал. Три разного цвета еды на тарелке с тремя отделениями. Каждый раз. Но у него были и другие женщины. С самого начала.

Мои тетки на Среднем Западе, которые замужем ни разу не побывали, и для каждой вещи у них свое место было, воспитали меня в убеждении, что богатство женщины определяют по тому, что на ней надето. Присылали мне подарки, чтоб я могла чуть приукраситься, выглядела бы чем-то побольше, чем на самом деле была. А я всегда из принципа носила ковбойские сапоги или кеды, простые пояса, рюкзачки.

Я никогда не хотела никого морочить.

Я была бедной. Вырастешь в бедности до пятнадцати лет, навсегда остаешься бедной.

Становишься такой… какой не хочешь. Мое имя — Голод. Я так ответила на одной шикарной вечеринке, когда меня про это спросили. О-о, говорят мне, а чем вы занимаетесь? А я отвечаю погромче: я проповедник. Я была там с Рики С., и мы разругались. Ты что, не могла просто ответить, что изучаешь богословие? — твердил он. Да и разве ты бедная, ведь у твоих родителей было свое дело в Миссури, и они не бедствовали. Живи они в Калифорнии, преуспевали бы по-калифорнийски. Все дело в масштабе.

Он был моей последней духовной любовью, а она — не для этого мира. Ну, а брак — совсем другая вещь.

Вечеринки вроде этой меня душили. А когда меня порабощают, я должна вырваться на свободу.

Биология заставила его полюбить меня в конце концов. Ну и преподаватель; мистер Глинтон был для Рики настоящим богом. Но я ему понравилась. Я у него в кабинете часами просиживала, и он позволял мне оставаться, сколько хотелось. А в кресле я сидела по-разному. Если с Рики, то садилась так, чтоб выглядеть повыгоднее. Старалась, чтоб он был справа, со стороны моего настоящего глаза, и не хотела, чтоб он слишком уж засматривался на мои ноги. Но с мистером Глинтоном мне было все равно. Он всегда улыбался, когда видел какую-то новую часть меня, будто ему все нравилось, сполна и без прикрас.

Он устроил так, что я ему все рассказала, всю мою жизнь. И знал он обо мне куда больше, чем кто-нибудь еще. И тогда он повозился, поиграл с сердцем Рики. Добрался до него и переиначил, как мне никогда бы не суметь, а он — без всякого труда, попросту. Он как-то ему сказал: будешь влюбляться в девушек вроде Зари, когда станешь старше, но пока тебе ее не понять. Она тебе не по силам.

После этого Рики всегда поглядывал на меня два раза — второй для проверки и с испугом.

Я хотела быть одной из тех, кто получает то, что им требуется, легко и просто, даже не прося.

И не была такой.

А хотеть было ошибкой. Мистер Глингон помог мне не только с Рики С. Он заставил меня понять, что когда ты в кого-то влюбляешься, так не в него и не в нее. Ты влюбляешься в весь мир. Вот почему я не привлекала к себе, а люди вроде Рики привлекали. Они же росли у себя дома, со своей семьей, и белком, и овощами, и крахмалом, и всем остальным. А я была сама себе предоставлена. Я начала приглядываться к другим в колледже и замечала — о-о! — у нее есть мир, и у него есть, а этот носит его с собой. У Рики С. мир вращался вокруг него. У мистера Глингона был свой мир. Так что даже моя собственная любовь не была чистой. И я перестала верить в возможность совершенства на земле. И это была первая минута, с которой я начала учиться жить. Все здесь любимо, да, но настолечко и не больше. Мистер Глингон старался показывать мне шаг за шагом, как сложить вокруг себя свой мир.

Главное, у меня было время.

Все это уже старо.

Я здесь, чтобы сказать вам: это можно сделать. Я изменилась. То, что вы видите сейчас здесь… совсем новое.

Та, что сидишь юн там.

Ты знаешь женщину, которая каждый день ведет себя так, будто ее только вчера оставил мужчина и она разбилась на куски, точно глиняный горшок? А потом узнаешь, что случилось это двадцать лет назад? Это была я.