Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы - Современный американский рассказ

От этого человека пахнет, как от мокрой собаки. Его имя — Портис Гор, но зовут его обычно Глаз. В Галвестоне он для того, чтобы встретить корабль с иммигрантами из Германии и сопроводить их в одну из колоний Билса. Глаз обычно попадает в грязь там, где другой купался бы в деньгах. Перед войной Глаз работал на судне, очищавшем побережье от обломков кораблекрушений, начиная с Галвестона и до бухты Аранзас. Но блокада унионистов положила конец судоходству, а затем, словно по волшебству, тихая погода положила конец штормам, и он нанялся к посреднику по раздаче земельных ссуд — выбивать платежи. Спор о правах на имущество едва не стоил ему жизни, но он всего-навсего потерял кончик пальца — а верхняя губа к его удивлению приросла на место. Когда Техас отделился, он стал перегонщиком скота, чтобы избежать мобилизации. Техасский скот гнали в Нью-Орлеан для снабжения голодных войск конфедератов.

— А теперь, — бурчит Глаз, — когда мужчины ушли на войну, столько скотины в Техасе разбежалось по степям, что цена стала доллар-другой за голову. Можешь заполучить столько, сколько сумеешь, поймать и заклеймить, но кому это нужно при таких ценах?

— Известно, с деньгами проблема, — говорит шлюха.

— Если я пустой, — говорит Глаз, — чувствую себя убогим.

Шлюха зыркает на него со своего места между двумя мужчинами. Не переставая работать обеими руками, спрашивает:

— Насколько убогим?

— Достаточно убогим, — отвечает Глаз.

Достаточно убогим, чтобы делать то, что он делает.

Хозяин бара наливает его стакан до краев.

— Если вы думаете, что краснокожие индейцы — скупердяи, вы не станете возить иммигрантов. Я так взялся за эту работу. Прошлой осенью сел на пароход, за тридцать шесть часов доехал до устья Миссисипи. У Пас-а-Лутр баркас переправил меня с парохода на «Заверение», отплывающее обратно в Бремерхавен. Уже это было плохо, когда там была только команда, да я, да вдоволь припасов. Но плавание с иммигрантами — это хуже, чем дурной сон, и если я влезу еще раз на этого брыкливого морского коня, то только в кошмаре. «Заверение», бригантина Радилфа и компании, — это старое грузовое судно, переоборудованное для перевозки иммигрантов. Крепко построено, но теперь слегка протекает. Солидная, но тихоходная посудина.

Две мачты, понимаешь, — фок-мачта с прямым вооружением, и на обеих мачтах прямые марсели.

Шлюха вертит глазами; на нее не производит впечатления его морской жаргон.

В Бремерхавене корабль стоял на якоре четыре дня и четыре ночи, принимая груз и продовольствие. Четыре дня Глаз бродил по этому городу, и ни разу не проглянуло солнце. Но тут хотя бы влажно и зелено. На судне работают конопатчики, запах смолы и дегтя жжет глаза и ноздри, поселяется в горле. Корабельный плотник заменяет прогнившие доски в кормовой части трюма. Там нет ничего, кроме огромных балластных камней и соленой зловонной трюмной воды; брюки от нее чернеют до колен. Звук плотничьего молотка гулко раздается в сыром темном пространстве. Плотник перестает стучать и вытирает лицо рукавом. Не беспокойся, говорит он Глазу, корабль строен из хорошего выдержанного дуба. Если начнется течь, значит, конопатчики проспали. Тогда придется в очередь ставить на помпы бедных поселенцев.

Четыре дня прошло. Ремонт закончен. Запасы пополнены. Из Бремена на крытых речных лодках прибывают иммигранты. Деревянные клети, набитые их пожитками, плывут по воздуху в трюм и размещаются рядом с корабельными запасами соленой свинины и говядины, гороха, бобов, риса, кислой капусты, картофеля, муки и чернослива. Тут же — бочки с водой, бочонки с маринованной селедкой от морской болезни и мешок с лечебными средствами — хинином и глауберовой солью.

Восьмое мая. Якорь пошел вверх. Раз-два, взяли. Поднять парусину. Слуш-сэр, поднимаем. Корабль движется медленно, тяжело, обремененный слишком большим грузом надежд и страхов. Глазу приходилось ночевать в пустыне и прериях, но на море ночи самые темные из всех, что он знал. Здесь, в этих тесных каютах, воздух вокруг тебя затхлый и пахучий, солома нашептывает сказки при каждом движении, а бортовая и килевая качка напоминают тебе, как далеко ты оторвался от твердой земли.

Дети плачут. Мужчины мечтают о глотке вина и о куреве, но вина выдают понемногу, а курить внизу запрещено. (Пожар на море — об этом страшно подумать.) От гороха и бобов пучит живот. У каждого второго — морская болезнь. Помойные ведра наполняются и опорожняются. Мужчины, женщины и дети лежат среди запаха собственных тел и молят Бога, чтобы даровал сон. Воды не хватает; никто не моется, пока не пойдет дождь.