Александр Морозов - Центр

— Ну так я проклинаю тогда и вас, и все ваши объяснения! Всю вашу логику и все книги! — кричал он не раз Карданову, на что тот только снисходительно усмехался (на словах, мол, только проклинаешь, а надо еще жить, братишка, а на проклятиях жизнь не устроишь).

В те годы, когда Виктор занимался еще информацией по экономическим реформам в странах социализма (в Институте Сухорученкова), и пригласил Юру на институтский вечер, и познакомил с Катей, начиналась тогда для Юры совсем другая полоса, только вот сейчас закончившаяся. Увидел тогда Гончар, что не резон ему и дальше путаться под ногами у Виктора, пока тот выработает сам и даст наконец сигнал всем присным своим насчет курса и окончательного решения всех личных и мировых проблем. Окончательное решение все что-то не вырабатывалось, не мог Виктор или не хотел, не решался взять на себя ответственность и окончательно на что-то указать и куда-то повести.

Пока они спорили яростно о самых первоначальных постулатах этики и политики, и вокруг что-то происходило, но они еще были не готовы принять участие — по двадцати и двадцати с небольшим им было, — все вокруг колыхалось, но под действием могучих, из других десятилетий сил, а они только раскачивались на поверхности вместе со всеми и спорили яростно, но силами и реакторами вулканическими сами быть еще не могли, и ребята надеялись или уж молчаливо признавали и ожидали, что Карданов (кто же еще?) наконец провозгласит: «Се жизнь и соль ее!» И тогда уже ничего не останется, как положить душу свою за други своя. Отчего бы и нет — это же было бы упоительным видением упоительной гибели в чеканно-осмысленных, классически добротных формах. Но… Карданов запутался между двух сосен — логикой и эмоциями, ни к чему не призывал, а только советовал побольше читать:

— Мы не знаем еще того и этого… Мы суть глубинно невежественны… А как можно определяться вслепую и лететь стрелой… С тетивы сорвешься — там, в полете беспамятном, цели уже не переменишь…

Короче, опять проявилась в нем — Юра безошибочно это почувствовал — эта любовь или уж наклонность к размышлению ради размышления. И вроде бы нельзя было упрекнуть, вроде бы и к цели он искренне тяготел, к достижению ее, но… так уж он намеревался со всех сторон обустроиться и теоретически подкрепиться, что и видно становилось: жизни одной может не хватить, чтобы так уж вывериться наверняка.

А потом, через несколько лет, когда институты пооканчивали, Юра и без кардановских указаний, звериным чутьем почуял, магма вокруг вроде бы уж в застывала. И колыхания громадные — они вроде бы уже для видимости и по инерции продолжались. Тут Юра и сообразил, что не тереться же без конца около Карданова («Читайте больше книг». — «Сколько же? Пока через уши не пойдет?»), и пора примыкать к реальной жизни, а козыри у него все на руках. Высокий, плотный (чуть ли не массивный), он нравился женщинам, а женщины — это было бесспорное, здесь спорить было не о чем. Здесь оставалось только на всю катушку использовать богатую свою натуру да еще зарабатывать деньги. Женщины требовали только наличия денег («он же растущий парень. С перспективой») и наличия его самого, Юрки Гончарова. И легко ему тогда решилось: не хлопать ушами, вклиниться с ходу в когорту молодых, да ранних, и получить все, что причиталось этой когорте.

На горизонте тогда, правда, еще висело как самооправдание: наука, увлеченность, тайны кибервселенной и современного машинного производства. Гагарина запустили, а через десять лет — компаниями уже летали, и простой экстраполяции хватало (если уж за десять лет так шагнули, то что будет еще через десять, двадцать?), чтобы с замиранием сердчишка предчувствовать: вот оно, Эльдорадо квантово-плазменное, аэрокосмический луна-парк всемирный… Еще шажок, и другой — и в макулатуру можно будет пустить всю сайнс фикшн, ибо вся фантастика в домах и квартирах рассредоточилась и в мягких креслах восседает.

Висело это самооправдание, и в первые годы — чуть ли не перед глазами маячило — занять свое место в чеканных, научно-технических когортах, с хрустом шагающих по континентам и планетам.

Но быстро как-то, невероятно быстро (лет за шесть-восемь) этот разворот всемирного научно-технического исполина, эта рука, протянувшаяся аж за альфу Центавра и почти уже касающаяся яблок Гесперид — демифологизированных, не из древнегреческих преданий, а из сборника фантастики Рэя Брэдбери, — коснулась и впрямь начала обрывать плоды. Но не золотые яблоки и не всеобщий кибернетический наркотик достигнутого Эльдорадо, а мебельные гарнитуры и малогабаритные квартиры, загранкомандировки и чеки, запчасти для «Жигулей» и свидетельства о разводах… Устраивались… Все шло по нарастающей, плотно и с посвистом даже неким, движение все-таки какое-то ощущалось, подрастали детишки, действительность оказывалась не за семью печатями, а вполне достижимой. Они были хорошо (на профессиональном, правда, только уровне) образованными и хорошо физически развитыми. Давние споры о постулатах этики и истории сами собой показали себя как занятие нерентабельное, на выходе ничего не дающее, кроме головной боли. Никто (вокруг Гончарова) и не вспоминал ни о чем, подрастали дети, путались в именах запросто меняющихся юных, быстро растущих по службе отцов, юные мамы переводили их из семьи в семью, юным папам, всем, как один, приходилось быть конкурентоспособными (перед юными мамами), космос космосом и кибернетика — тоже штука, хоть, оказалось, и не вполне волшебная, но все-таки пощелкивающая, но требовались деньги. Объявилось репетиторство, и можно было подкалымить на машине, подлевачить по совместительству, преподавать на разных там курсах. Деньги давались, и пока потоки выплатные не мелели, время не пробуксовывало, а, наоборот, втягивало в себя мощной ненасытной лентой транспортера. Безвозвратного. Но об этом не думалось.