Александр Морозов - Центр

— Семья?

— Да и вообще все. Любовь и дружба. В основе-то общение. В конце концов, людям ведь надо устраиваться в жизни…

— Когда-то мне говорила это мама Танечки Грановской. Неповторимая, кстати, красавица была.

— Кто? Мать или дочь?

— Вот этого я не помню. Тогда я еще не написал статью о научно-производственных объединениях. А ты ходила, наверное, в детский сад.

— Но, к сожалению, все это только теория. А ты не веришь по-настоящему в нее. Поэтому вы с Надей и не можете помочь друг другу.

В бывшем кафе «У Оксаны» за знаменитым (для нескольких людей) столиком у окна сидел мертвый Кюстрин. Сам он об этом своем качестве не знал, а знала его сестра, с которой он перед входом в кафе распрощался. Единственная его родственница, она оставалась и единственной ниточкой, связывающей его с обычаями цивилизованных людей: раз в две недели приносила ему пакет с чистым бельем и производила чистку кюстринских конюшен, правда, не капитальную, потому как сей подвиг оказался бы при случае не под силу и самому Гераклу.

Кюстрин последние месяцы жаловался ей на непонятные боли в непонятных областях своего родного туловища. Сестра кое-что заподозрила и уговорила его показаться врачам. Кюстрин досадовал, что поделился с сестрой неопределенной симптоматикой, сдавать анализы не желал, это его отвлекало от вдумчивого образа жизни, а он полностью разделял мнение Карданова, которое тот неоднократно провозглашал еще в эпоху великосидения в Оружейных банях, что образ жизни — это все.

И вот теперь в его единый и неделимый образ жизни вклинились контакты с медиками, да к тому же не с интеллектуалами-психиатрами, а с теми, кто занимался не духом, но плотью. Сестре пришлось приложить максимум дипломатического и педагогического искусства, чтобы провести его через все потянувшиеся от терапевта кабинеты, в конце концов ему посоветовали побольше бывать на свежем, воздухе, а сестре доверительно сообщили, что жить ему осталось несколько недель, максимум месяц-два. Цирроз печени в последней стадии.

Неля Ольшанская рассудила, что они с Хмыловым уже очень-таки взрослые люди, и неизвестно еще, как и что на первых порах сложится, все-таки им придется переходить к иной системе стереотипов, попросту говоря, весьма-таки основательно менять образ жизни, а, как известно, Карданов утверждал, что образ жизни — это все, значит, придется менять все, и делать это на глазах его или ее родственников она находила неразумным. Перед ними возникла проблема, у кого снять квартиру. И в этом вопросе Хмылов показал себя самым что ни на есть мужчиной, то есть нашел вариант раньше, чем его будущая жена. Он договорился с Кюстриным, что снимет у него квартиру, пока на полгода, а там видно будет. Эти полгода Кюстрин планировал прокантоваться у сестры, а она, после разговора с врачами, без звука на все согласилась. Кюстрин уже получил задаток за два месяца вперед и всерьез поговаривал о том, чтобы съездить в Гагру. Гончаров, услышав при встрече о таких планах, одобрительно было заметил, что юг и море — дело хорошее, тем более в бархатный сезон, а Кюстрин глубокомысленно продолжил:

— И дешевым винцом можно отпиться. Там прямо из бочек портвейнчик светлый, только двугривенными обеспечься. Я годку в шестьдесят пятом вояжировал, отменно напринимался.

На следующий день Хмылов и Ольшанская должны были нанести окончательный и решающий визит в загс, а сейчас Кюстрин ждал в кафе Гончарова, чтобы отправиться на непрерывно теперь действующую штаб-квартиру, то есть к Хмылову.

Карданов с Димой сидели за элегантно накрытым столом в одной комнате, в то время как женщины: Ольшанская, Регина, Гончарова и Свентицкая рассредоточились по остальной части квартиры. В течение ближайшего часа ожидалось прибытие брата Толика, с минуты на минуту или с часу на час — Кюстрина и Гончарова, а к вечеру с дачи должна была приехать и мать Хмылова. Родители Ольшанской, по распоряжению самой Нелички, ограничивались пока тем, что поддерживали постоянную телефонную связь со штаб-квартирой.

Женщины, все как одна, были охвачены не поддающимся логическому объяснению, но абсолютно непреодолимым возбуждением и, чтобы не перегореть под этим напряжением раньше времени, с озабоченным удовольствием предавались хлопотам по хозяйству вперемешку с бесконечными пересудами. Причем самой озабоченной и вконец как-то уже совсем откровенно помолодевшей выглядела вечно юная старая дева Регина. Внимательному наблюдателю легко раскрылось бы, что откровенно играющий румянец на ее лице граничил уже с некоторого рода отчаянием, ведь все-таки она снаряжала в семейное плавание своего старого товарища Нелю Ольшанскую, то есть хиханьки-хаханьки кончались бесповоротно, а ее саму никто и никуда снаряжать не собирался.