Александр Морозов - Центр

Но эти усилия… Оказывалось, что во многих областях науки зачем-то их надо вкладывать, даже если это уже было когда-то сделано и один, и два, и десять раз. Конечно, часто это делалось действительно из-за неосведомленности. И ставились серии дорогих, длительных опытов, в то время, как результаты их, готовые цифры и отчетливо вычерченные кривые давным-давно уже были напечатаны в каком-нибудь австралийском, канадском или японском журнальчике. Но важнее были другие случаи — а они-то и привлекали с некоторых пор сидящего у открытого окна Карданова, — когда выпеченное другими оказывалось несъедобным, не ассимилировалось, не могло быть усвоено в ходе нового исследования. Именно здесь, в таком вот положении вещей, крылась настоящая тайна информации, интимный характер ее усвоения, которое во многих важнейших случаях не удавалось превратить в присвоение.

Если человек посвятил, например, всю свою жизнь изучению творчества Гайдна, и знает его уже, наконец, вдоль и поперек, и выпустил о сем предмете солидную монографию, то что же? — стоит другим людям внимательно прочесть эту книгу, и они станут такими же знатоками музыки Гайдна, как и ее автор? Нет, конечно. Здесь узнать очень близко стоит к такому слову, как полюбить. Такое знание, как и любовь, нельзя передать другому, его надобно пережить.

Так вот что такое информация. Вот какой она может быть. Есть, значит, информация и информация. Есть цифры, формулы, расчетные данные, которые загоняют в справочники и таблицы, а теперь вот, по-новомодному, в ячейки магнитных лент в гигантских б а н к а х данных, организованных на базе электронно-вычислительных машин. И чем эти банки данных обширнее, чем быстрее и легче доступ к их содержимому, тем л у ч ш е. И этому-то л у ч ш е призван служить новый информационный Центр, буде он возникнет в том электронном могуществе и оснащенности, как представляется Климу Даниловичу Ростовцеву.

Но есть и важнейший, смысловой аспект информации, ее, так сказать, интимная сердцевина, которая принципиально не поддается раскромсанию на биты и байты, принципиально не сводима на цифры и формулы, и, чтобы полноценно пользоваться ею, надо ее… самому и получить.

Но за кулисами всего этого анализа существовало и еще одно неявное измерение всей этой проблемы. Иногда ведь и полезная, вполне доброкачественная продукция не доходит до потребителя: сжигают кофе или запахивают в землю созревшие помидоры. Подобное случается и с информацией. Ее складируют в запасниках и спецхранах, запирают в нижних ящиках письменных столов и в сейфах, засвечивают пленки и размагничивают ленты. А чтобы не повторять слишком уж одиозную операцию сжигания книг на площадях, их просто издают тиражами, рассчитанными на… отсутствие читателей. Как ту брошюру, которую Карданову удалось когда-то издать полным тиражом за государственный, конечно, счет, но, как потом выяснилось, и за счет своего будущего.

И разгадка такой нелюбви к вполне доброкачественной, научно выверенной информации, а еще пуще — к широкому, беспрепятственному ее распространению, — кроется в самой ее природе. Ведь информация — это то, что есть на самом деле. Как же могут не гнать и не изолировать ее те, кто кормится от мистификаторства? О т с у т с т в и е и н ф о р м а ц и и р о ж д а е т м и с т и ф и ц и р о в а н н о е с о з н а н и е. А оно оказывается бессильным перед существующим порядком вещей.

Витя понимал, что заканчивается вторая жизнь и его силком затаскивают в третью. Свежая сорочка и аккуратно прибранный старенький письменный стол — вот тот плацдарм, который он мог еще удержать. Да теплый ветер, как всегда, лениво набегающий из приоткрытого окна.

Он поежился под теплым ветром и почувствовал, что озноб не придет и, значит, он недомыслил чего-то, и время не думает останавливаться, чтобы предоставить ему такую возможность. Через открытую дверь он оглянулся на вторую комнату, бывшую мамину, посреди которой стоял обеденный стол, посреди которого стояло большое круглое блюдо с крупными, красными яблоками и стакан наверняка теперь уже холодного чаю с лимоном.

Старенькая мама жила вот уже второй год в соседнем переулке у своей сестры, еще старше ее лет на семь. У этой, единственной теперь уже, Витиной тетки то и дело отказывали ноги, и его мама, как самая молодая из старшего поколения, переселилась к ней, а Виктор остался один в двух комнатах и с одним тишайшим соседом за двумя стенками, то есть возможность сидеть за письменным столом около раскрытого окна и ощущать ленивые всплески теплого воздуха с улицы, — такая возможность была ему предоставлена. И он пользовался ею, он сидел за этим достаточно обшарпанным, но крепким и вместительным столом и оглядывал свой отнюдь не меблированный «кабинет», груды коробок и чемоданов по углам, заполненных его бумагами, большими общими тетрадями, старыми журналами и пачками навечно молодых фотографий, а потом оглядывался на другую комнату и вспоминал постоянные мамины напоминания, что в яблоках много витаминов и что, пока сезон, их надо кушать, поглощать (так она не говорила), все эти яблоки, апельсины, огурцы, ягоды и тому подобное.