Она не ответила. Просто засунула руки в карманы макинтоша и отошла от стойки. Я пожелал остальным доброй ночи и пошел за ней, успев заметить, что парень в форме пристально смотрит ей вслед поверх своей чашки.
Она направилась вниз по улице. По-прежнему моросило, и унылый дождь наводил на мысль, что хорошо бы сейчас сидеть в каком-нибудь уютном месте у огня. Она перешла улицу, остановилась у ограды кладбища, подняла на меня глаза и улыбнулась.
— Ну и что теперь? — спросил я.
— Надгробные плиты бывают плоскими, — сказала она, — иногда.
— Что из того? — с некоторым замешательством спросил я.
— На них можно лечь, — сказала она.
Она повернулась и неторопливо пошла дальше, глядя на ограду, затем у секции с двумя погнутыми прутьями взглянула на меня и снова улыбнулась.
— Всегда одно и то же, — сказала она. — Когда хорошенько поищешь, то обязательно найдешь лазейку.
Быстро, как нож, разрезающий масло, она проскользнула через отверстие в ограде.
— Подожди, я ведь не такой маленький, как ты, — сказал я.
Но она уже направилась дальше, петляя между могилами. Я, пыхтя, с трудом протиснулся между прутьями ограды, затем осмотрелся — и, о господи, она уже лежала на плоской могильной плите, заложив руки за голову и закрыв глаза.
Не то чтобы я чего-то ждал. То есть я просто собирался проводить ее домой. Назначить ей свидание на следующий вечер. Конечно, поскольку было поздно, мы могли бы немного задержаться перед ее дверью. Ей вовсе необязательно было сразу входить в дом. Но лежать вот так на могильной плите… едва ли это было естественно.
Я сел и взял ее за руку.
— Ты промокнешь, лежа здесь, — сказал я. Глупо, но ничего другого я не мог придумать.
— Я привыкла, — сказала она.
Она открыла глаза и посмотрела на меня. За оградой горел уличный фонарь, поэтому было не очень темно, к тому же, несмотря на дождь, ночь была не черной, а, скорее, сумрачной. Мне бы хотелось сказать о ее глазах, но я не слишком речист. Вы знаете, как светятся в темноте люминесцентные часы. Когда-то у меня были такие. Вы просыпаетесь ночью, и они, как друг, всегда у вас на руке. Так светились и глаза моей девушки, но они были к тому же еще и красивыми. И уже не походили на глаза ленивой кошки. В них были любовь и нежность, а еще грусть, все одновременно.
— Привыкла лежать под дождем? — спросил я.
— Пришлось привыкнуть, — ответила она. — В приюте нам дали название. Во время войны нас обычно называли маленькими смертниками.
— Ты не была эвакуирована? — спросил я.
— Это не для меня, — сказала она. — Я нигде не могла оставаться. Всегда возвращалась.
— Родители живы?
— Нет. Оба погибли, когда бомба уничтожила наш дом. — В ее голосе не было ничего трагического. Он звучал совершенно обычно.
— Какое несчастье, — сказал я.
Она не ответила. Я сидел, держа ее за руку и ожидая той минуты, когда наконец поведу ее домой.
— Ты давно работаешь в кинотеатре? — спросил я.
— Около трех недель, — сказала она. — Долго я нигде не задерживаюсь. Скоро снова куда-нибудь отправлюсь.
— А в чем дело?
— В неугомонности, — сказала она.
Вдруг она подняла руки и взяла в них мое лицо. Она сделала это очень нежно, а не так, как вы могли бы подумать.
— У тебя хорошее, доброе лицо, — сказала она. — Оно мне нравится.
Это было так странно. От ее слов мне стало легко, я уже не чувствовал волнения, как в автобусе, и про себя подумал: «Может быть, это оно и есть, наконец-то я нашел девушку, которая мне действительно нужна. Но не на один вечер, не от случая к случаю. Навсегда».
— Приятель есть? — спросил я.
— Нет, — сказала она.
— Я имею в виду постоянный.
— Нет и не было.
Забавно было так разговаривать на кладбище, притом что она лежала, как какая-нибудь фигура, вырезанная на старом надгробии.
— У меня тоже нет девушки, — сказал я. — Никогда об этом не думал, как другие парни. Наверное, это чудно́. К тому же я очень люблю свою работу. Работаю механиком в гараже, знаешь, чиню все, что ездит. Платят хорошо. Успел кое-что скопить, да и матери посылаю. Живу в маленькой берлоге. Мистер и миссис Томпсон приятные люди, мой босс в гараже тоже славный малый. Я никогда не чувствовал себя одиноким, да и сейчас не чувствую, но, увидев тебя, я задумался. Знаешь, теперь у меня все будет по-другому.
Она ни разу не прервала меня, и казалось, что я думаю вслух.
— Очень приятно возвращаться домой к Томпсонам, — сказал я, — людей добрее просто представить невозможно. Еда тоже хорошая. После ужина мы немного болтаем и слушаем приемник. Но знаешь, теперь мне уже нужно другое. Я хочу приходить и, когда закончатся сеансы, забирать тебя из твоего кинотеатра, а ты будешь стоять у двери зала и смотреть, как выходят зрители, ты мне подмигнешь, что, мол, собираешься переодеться, и я тебя подожду. Потом ты выйдешь на улицу, как сегодня, но пойдешь не сама по себе, а возьмешь меня под руку, и, если захочешь снять пальто, я его понесу — и его, и, может быть, какой-нибудь пакет или что там у тебя будет. И мы пойдем ужинать в «Кронер Хауз» или куда-нибудь еще поблизости. Столик заранее заказан, нас все знают, ну, официантки и остальные; они припасут для нас что-нибудь особенное.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу