Дафна Дюморье - Птицы и другие истории (сборник)

Виктор признался, что поначалу не поверил своим ушам. Как Анна могла сказать такое?! Потом сообразил, что она скорее всего говорит не сама, а подчиняется чужой злой воле: ее загипнотизировали, что-то внушили… Он вспомнил о спиритических сеансах, когда родственники через впавших в транс медиумов получают послания якобы из другого мира… Он долго растерянно молчал.

— Почему ты хочешь, чтобы я вернулся домой? — спросил он наконец как можно мягче. Он боялся ее травмировать, подозревая, что под чьим-то тлетворным влиянием ее рассудок уже необратимо пострадал.

— Это все, что ты можешь, — ответила она.

И вдруг улыбнулась — совсем как обычно, светло и радостно; и на миг Виктору почудилось, будто они снова дома, вдвоем, сидят и обсуждают повседневные дела…

— У меня все хорошо, дорогой, — сказала она. — Поверь, это не гипноз, не сумасшествие, ничего похожего на то, что ты воображаешь. Тебя в деревне запугали — неудивительно. Здешняя сила далеко превосходит человеческую. В глубине души я всегда знала, что такое место существует. И все эти годы ждала. Когда мужчина или женщина отрекается от мира, уходит в монастырь, их родные и близкие страдают, но со временем свыкаются. О том же самом я прошу тебя, милый Виктор. Постарайся понять меня.

Она стояла, улыбаясь тихой, умиротворенной улыбкой.

— Ты хочешь сказать, что навсегда останешься здесь?

— Да. Отныне другой жизни для меня нет. Ты должен поверить мне. Я хочу, чтобы ты вернулся домой и продолжал жить, как раньше, занимался домом, своим поместьем. И если ты встретишь и полюбишь кого-то, женись и будь счастлив. Благослови тебя Бог за твою любовь, доброту и преданность, мой родной. Я этого никогда не забуду. Если бы я умерла, ты ведь хотел бы, чтобы я обрела покой в раю, правда? Так вот, это место для меня рай. Я скорее брошусь в пропасть и разобьюсь о скалы, чем вернусь в мир с Монте-Верита.

Виктор сказал, что во время этого монолога от ее лица исходило сияние — подобного выражения он не видел даже в самые счастливые их времена. И продолжал:

— Мы все читали в Библии о Преображении. Я не нахожу другого слова. Не душевное смятение, не истерика, а именно Преображение. Словно что-то из нездешнего мира коснулось ее своей рукой. Умолять было бесполезно, настаивать невозможно. Ей и правда легче было броситься со скалы, чем вернуться в этот мир. Я ничего бы не добился.

Им овладело чувство полной беспомощности, бесповоротности происходящего, как при прощании в порту: Анна должна сесть на корабль, отплывающий неизвестно куда, и у них всего несколько минут. Вот-вот загудит сирена, уберут трап — и они расстанутся навсегда.

Он стал спрашивать, есть ли у нее все необходимое, достаточно ли еды, обеспечена ли она одеждой, есть ли врачебная помощь, лекарства, на случай если она заболеет. Допытывался, что бы он мог ей прислать из того, в чем она нуждается. В ответ она только улыбалась и повторяла, что в этих стенах есть абсолютно все, что ей может понадобиться.

И тогда он сказал:

— Я буду приезжать сюда каждый год, в это же время, и умолять тебя вернуться. Буду приезжать во что бы то ни стало.

— Тебе будет только тяжелее, — ответила она. — Все равно что приносить цветы на могилу. Я бы не советовала тебе приезжать.

— Как я могу не приезжать, зная, что ты здесь, за этой стеной?

— Но я больше не смогу к тебе выйти. Ты видишь меня в последний раз. Утешься тем, что я всегда буду молода, как сейчас. Наша вера обещает нам вечную молодость. Такой ты меня и запомни, такой и унеси с собой.

Потом, сказал Виктор, она попросила его уйти. Она не могла вернуться внутрь, пока он еще тут. Между тем солнце склонялось к закату, и отвесную стену горы начинала окутывать тень.

Виктор долго смотрел на Анну, потом повернулся и не оборачиваясь пошел к ложбине. Там он постоял несколько минут и снова бросил взгляд на склон напротив. Анны на карнизе уже не было. Не было никого и ничего, кроме стены, оконных прорезей, а над ними еще не погрузившейся в тень двойной вершины Монте-Верита.

Ежедневно я выкраивал хотя бы полчаса, чтобы навестить Виктора в больнице. Со дня на день сил у него прибавлялось, и он все больше становился похож на прежнего Виктора. Я говорил с его лечащим врачом, со старшей сестрой, с сиделками, и все в один голос утверждали, что ни о каком органическом расстройстве психики речь не идет: он поступил к ним в состоянии тяжелейшего шока и нервного срыва. Встречи и беседы со мной, по их заверениям, благотворно на него повлияли. Через две недели он настолько окреп, что его выписали, и какое-то время он прожил у меня в Вестминстере.