И пока я читала по книжке, наступало уже настоящее утро, без темноты. Даже воздух светлел. У меня каждое утро была яичница, и только летом – помидор с трещинкой. А еще у нас на кухне, на подоконнике, были луковицы в стеклянных банках. Они так стояли, стояли, пока не прорастали и желтели водой. И зелененькие хвостики показывались, росли и белели. Мне их бабушка срезала в яичницу.
Мы как-то с Зойкой шли в школу, и как раз все растаяло, а у Зойки были такие сапожки блестящие, резиновые. Но ей все равно по лужам сказали не ходить, а у меня до сих пор валенки были зимние с калошами, и мне тоже сказали не ходить. Зойка шла прямо по лужам, ей вода до лодыжек доходила. Я смотрела на ее красные сапожки с медвежатами по бокам и шла только по сухому. Но в валенках уже давно было мокро. Тогда я Зойке сказала:
– Я летом уеду к маме в Москву. Навсегда!
А Зойка говорит:
– Не уедешь! Ты так уже третий год говоришь, а все не уезжаешь. Ты там никому не нужна!
– Нужна, – говорю. – У меня там мама. Это мы с бабушкой потому все это время не уезжали, что у нее были дела. Она не могла, у нее давление поднималось.
– Ладно врать, – сказала Зойка. – Я что, одна здесь останусь? Одна с отцом?
Зойка просто очень боялась отца. Он у нее был из богатых – профессор Галкин по глазам. Он Зойку бил, прямо белел лицом и хлестал скакалкой. Он ее побьет, побьет, потом что-нибудь подарит, все-таки она ему дочка. Я подумала, но только не сказала, чтобы Зойку не обидеть, что он ее, наверное, побил, перед тем как подарить сапожки, потому что Зойка шла грустная, и еще – у нее был синяк на руке…
Но самое главное – я хочу рассказать про деда.
Я вдруг увидела наших стариков, но не с лица, а со спины. У них спины очень слабые. Им было скучно сидеть. И я сказала:
– Давай их пугать!
Зойка говорит:
– Давай!
Мы побежали. Снег зачавкал под моими валенками. Зойка бежала чуть впереди, у нее ранец подпрыгивал на плечах, а в ранце пенал пластмассовый грохотал, поэтому я подавляла в себе хохот. Мы наскочили на спину деда Аполлонского и крикнули: «3драсте!» Мы хотели попугать стариков, просто для смеха, чтобы им не было так тоскливо. Но все вышло не по-нашему. Дед Аполлонский выронил клюку прямо в слякоть и закашлял. Он смотрел на нас, а сказать ничего не мог из-за кашля. Я думала, он умрет от испуга. Тогда старики стали бить его по спине и кричать на нас, а он кашлял и топал ногой. Тогда старики нас совсем прогнали.
Зойка мне говорит:
– Наверное, со стариками так нельзя, они все-таки были на войне!
А я ничего не ответила, но подумала, что Зойка все-таки права.
У этого деда очки были с такими толстыми стеклами. Они ему все вокруг увеличивали. Но когда я, вся увеличенная, подходила к деду здороваться, то я ведь тоже смотрела на него через его очки. У него еще глаза от них такие здоровые становились – в сто раз больше, чем на самом деле. У него еще были сосуды такие розовые в глазах. Нам было интересно, как устроен дед.
Зойка мне сказала, пока мы шли в школу:
– Ты видела у него в глазах такие специальные красные полосочки?
– Да, – говорю.
– Это у него оттого, что он часто плачет.
Мы вообще про деда Аполлонского долго не помнили. Мы вспоминали о нем, только когда видели.
Людмилка, ботаничка, нам говорит:
– Дети, завтра на классном часу профессор Галкин расскажет вам про глаза. Зоя Галкина, встань!
А наши все прекрасно знали Зойку Галкину и папашу ее тоже знали. Но Зойке все равно пришлось встать, и все наши на нее уставились.
– И еще, дорогие ребята, – сказала Людмилка, – Зоя Галкина, сядь. В нашей школе никогда не было поискового отряда. Мы будем первыми! Мы будем искать ветеранов Великой Отечественной войны по всему нашему микрорайону. Мы пригласим их в нашу школу, пусть они выступят, пусть расскажут о себе… Мы будем петь им на Девятое мая. Мы должны… – все это Людмилка говорила.
А у нас в кабинете ботаники вообще интересно было: книги всякие на полках, но не про зверей, а так; колбы с червями стояли, и цветы неживые в гербарии, фрукты цветные лежали из парафина, я их уже не путала с настоящими. А в одной колбе крыса была распластана с номерками на внутренностях. Я на нее боялась смотреть сначала, а потом привыкла, ничего. В этом углу все страшное стояло: кровь в баночках, я думаю, человечья, совершенно нормальный глобус и череп. Людмилка говорила: «Он из пластмассы», а Зойка говорила: «Он из морга!» Ну я-то, конечно, верила Зойке, и все верили Зойке. А когда Людмилка уходила, все наши по очереди трогали зубы в черепе. А однажды Димка Зеленкин решил всех напугать и напихал земли в глаза черепу, потом дежурные случайно его полили, и из двух пустых глазниц выросли две стрелки травы. Людмилка так удивилась.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу