Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген

Читайте толстые романы, хочу я сказать. Учитесь вдыхать упоительный аромат их подробностей, чувствовать волнующую прелесть замысловатых длиннот, и к вам вернется сладкое ощущение полноты и очарования мира.

Афиноген Данилов скверно спал ночь и утром встал с ощущением тяжести в правом боку и головной болью. Не было обычной бодрости и желания немедленно что– то предпринять. После нескольких упражнений он начал задыхаться и прилег на пол отдохнуть. Он лежал на полу, видел трещинки на потолке, отлупившуюся побелку, мерцание желтого провода в лампочке и морщился от слабости и вялого беспокойства.

Душ и крепкий горячий чай не освежили его, а чуть не усыпили. Афиноген закурил и лег, не раздеваясь, на кровать, с силой уперся пятками в деревянную спинку. Дом наполнялся хлопаньем дверей, шорохами, шумом шагов, голосами, обрывками радиопередач. Город Федулинск просыпался и потягивался, как многоногий и многоголовый зверь.

«Мне некуда торопиться, – думал Афиноген. – Все пустое. Совсем недавно, вчера что–то сломалось во мне. Но я не знаю – что. Жилы мои напряжены, нервы вибрируют, и боль скоро доберется до сердца. Что же это такое? Наверное, я перегулял вчера».

Он ясно вдруг представил свою смерть и понял, что она не будет окончательна. Он всегда помнил, что не умрет надолго. Миг смерти, как укол иглы, а потом все заново: смех и слезы.

«В другой жизни, – подумал Афиноген, – я выучусь на искусствоведа. Буду писать статьи в толстые журналы и полюблю знаменитую актрису, которая в истерике станет хлестать меня по щекам сценарием и падать в обморок на кушетку».

Из той, другой жизни ему неинтересно было наблюдать сегодняшнего Афиногена Данилова, расторопного и деловитого человека с засученными рукавами нестираной рубашки, с аккуратной лукаво–добродушной улыбкой, который бродит по прекрасному Федулинску, шутит, с апломбом изрекает глупости и постоянно готов потискать любую мало–мальски хорошенькую девочку.

На работу он опоздал почти на час, и вахтер, пожилой дядька Варфоломей, любовно проставил ему на пропуске голубой штампик.

– Ну вот, – доброжелательно сказал Варфоломей, – теперя закукарекаешь на ковре у начальства.

После этого они закурили.

– Никто не обижает? – поинтересовался Афино– ген. – Служба ведь у тебя опасная, необычная.

– Жаловаться грех, – охотно вступил в беседу Варфоломей. – Гроши есть, а при них ты завсегда кум королю. Ты же знаешь, Геша, устроился я на полставки охранять аптеку. Вот там, правда, совсем другой коленкор. Там держи нос по ветру.

– Это почему же? Золота в аптеке нет.

– Пьяницы тревожут. Пытаются по липовым рецептам накупить заманиху. Народишко вострый, а попадись под руку ему – он за себя не ответчик, потому как болезнь им управляет.

– И много их, пьяниц?

– Двое. Федька Шепелявый, ты его должен знать, он билетики в кино отрывает, и, конечно, Эдик… Но у меня с обоими разговор одинаковый – пинка под зад, и… до встречи, граждане.

Варфоломей приосанился, картинно вытянул деревянный протез. Афиноген не уходил, не торопился, потому что идти ему было трудно.

– Ну вот, значит, – продолжал Варфоломей, – в аптеке – полставки, здесь, конечно, оклад, плюс пенсия и инвалидность. Считай, на круг выходит без вычетов две косые. А у тебя сколь выпадает?

– Меньше, гораздо меньше.

Афиноген потушил в пальцах сигарету и поковылял к основному зданию.

– Эй, – крикнул вдогонку Варфоломей, – может, водички попьешь?

Афиноген пожал плечами, не оглянулся. Подумал: «До обеда покантуюсь – и пойду к врачу. Что за зараза пристала? Старик даже заметил».

Он долго шел знакомым двором, утомился и присел на скамеечку возле самого входа в родной отдел. Тупо, без удовольствия созерцал светлое небо, крашеный бетонный забор, груды железного хлама, разбросанные по двору неизвестным могучим сеятелем, – созерцал все это, и сердце его захлестывали плавные волны тоски.

Последний год он очень торопился, гнал по пням и колдобинам, как на вороных, чувствуя необходимость совершить нечто значительное, необыденное, преодолеть рутину текучки, доказать себе и другим неслучайность своего пребывания здесь. Смакуя тайком возможные блестящие перспективы, он испытывал ни с чем не сравнимое возбуждение. Мощные токи творчества, не находя исхода, опьяняли его. Однако, пережив новизну первых впечатлений и надежд, Афиноген в растерянности заметил, что ничего на их участке не изменилось с его приходом. Те же самые повторялись ошибки и недоразумения, так же загадочно опаздывала документация, продолжались те же самые невеселые авралы в конце декад, и сотрудники с милой иронией повторяли однообразные шутки по поводу премий, которых им не видать как своих ушей.