Тонино Бенаквиста - Кто-то другой

— Сегодня не очень удачный день, — для очистки совести заметил он.

— Напрягись.

— То есть это приказ.

— Если хочешь.

В конце концов, так не могло продолжаться дальше. Его роман с «Группой» подошел к концу. Тем лучше. Его ждали новые территории, новые завоевания. Он обещал себе завтра же купить билет на самолет до Новой Гвинеи, и меньше чем через неделю он будет играть в крикет с туземцами. Может, он станет первым человеком с Запада, которого папуасы примут в свою команду. В общем, жизнь бросала новый вызов.

— Как мило, Николя, что вы смогли ко мне зайти. Слухи — это всего лишь слухи, но лучше найти их источник. Кажется, сегодня во время брифинга у вас возникли проблемы?

— Те проблемы, которые возникают у вас ежедневно, Кристиан. Мы ведь обращаемся друг к другу по имени?

Застигнутый врасплох, Броатье кивнул.

— Мне докладывали. Кажется, у вас профессиональные проблемы? Вы не сошлись во мнениях с Лефебюром?

— Он идиот.

— Прошу вас. Это мой ближайший помощник, которого я ценю и как профессионала, и как человека.

— Вы хотите знать, пью ли я? Пью.

— Водку. История любви.

— …

— …

— Вы понимаете, что мы не можем больше держать вас тут. Ваше поведение, разногласия, вызванные вашим… состоянием, извините, я вынужден сказать вам прямо. Вы человек умный, наверняка уже все поняли.

— Вас не так беспокоит то, что я пью, потому что результаты стали гораздо лучше, с тех пор как я стал начальником отдела. Я разруливал многие ситуации, я ценный сотрудник, и вы это прекрасно знаете. Проблема в том, что надо избавиться от человека, который больше не боится. «Группа» не может принять сотрудника, который не боится уйти из «Группы». Моя независимость — даже притом, что она приносит свои плоды — невыносима. Вы как доберманы, чувствуете человеческий страх. Например, сейчас, в этом кабинете вы чувствуете, что я не боюсь ни вас, ни ваших решений. Когда вы смотрите на служащих, укрывшись за личиной джентльмена, у вас в глазах явственно читается: «На улице очень холодно». Без «Группы» очень холодно, и каждый не сегодня-завтра может оказаться на улице, даже Бардан, который считал себя неуязвимым. Но мне больше не холодно. И это все водка, ее давали русским солдатам. Сколько вы получаете в месяц, Кристиан?

— …

— Двести тысяч? Двести двадцать? Не будем мелочиться, возьмем двести сорок. И это гораздо меньше того, что мне капает, пока я сплю. Хвастаться особо нечем, но это дает мне право не дрожать тут перед вами ни от страха, ни от холода. Мне не понадобилось учиться в университетах, быть салагой, клясться в верности какому-нибудь братству, разыгрывать сторожевого пса, мне не пришлось участвовать ни в каких интригах, ни увольнять, ни заигрывать с власть имущими. Просто у меня родилась идея — идиотское и не самое интересное изобретение, которое я развил и довел до ума за десять минут. Я играл с абсурдностью системы, как все вы делаете ежедневно, и система хорошо мне заплатила. Она защитила меня от самой себя. Благодаря этому я, похоже, умру, купаясь в роскоши.

Не понимая ни единого слова, Броатье поднялся и направился к двери, чтобы быть уверенным, что Николя наконец уйдет.

— У меня еще много дел сегодня. Мне надо заслужить зарплату — увы, гораздо меньшую, чем вы думаете. Мне придется просить вас уйти, месье Гредзински.

— А как с моим выходным пособием?

— ?..

— Из принципа.

— Обсудите с Алисой.

— Забудем прошлое. — И Николя протянул руку.

Броатье ничего не оставалось, как пожать ее. Спускаясь на свой этаж, Николя задумался, был ли этот жест прекрасной игрой или выглядел довольно жалко. Он вернулся в свой кабинет и надолго развалился в кресле. Забавно, но дурное предчувствие не исчезло.

Обычно уволенный покидал свой кабинет с картонной коробкой, полной всяких личных мелочей. Пара папок, свитер, фотография близких, зонтик, какие-то лекарства. Николя забирать было нечего, только полную коллекцию «Трикпаков», часы на подпорке, найденные в коридоре, и открытку, присланную Жако с острова Коай. Этот последний снова облачился в адвокатскую мантию и окунулся в судебные прения, с тех пор как врачи официально сообщили ему о ремиссии. Он почувствовал вкус к борьбе. Николя мог со спокойной совестью удалиться со сцены.

Он вышел из кабинета с гордо поднятой головой, не забыв, однако, перелить остатки «Выборовой» в свою фляжку. Ему было даже любопытно, как о нем будут судачить позже в коридорах «Группы». «Гредзински? Он запил, после того как его повысили, на работу приходил вечно пьяным, прятался в сортире, чтобы приложиться к бутылочке, ну и кончилось тем, что его выставили». Это все, что о нем будут помнить. Боже, как же необъективна коллективная память! Перед лифтом уже собралась толпа, он спустился вместе с теми, кто придет сюда и завтра. Двери открылись в холл, он величественно прошествовал к выходу. Ему не терпелось вступить в рукопашную со всем миром, он бросился на улицу, и уже ничто не могло бы заставить его дать задний ход. Он прошел мимо «Немро». Николя знал, что они уже там, со своим вечным аперитивом. Что-то толкнуло его попрощаться с ними. Приближаясь, он слышал, как стихают все разговоры.