Тонино Бенаквиста - Сага

– Это одна из реликвий эпохи.

– Из тех времен, когда ты работал с итальянцами?

– Я тебе уже рассказывал?

– Да, тридцать лет назад.

– Тем лучше, сэкономим время. Помнишь весь бред, что нам приходил в головы, когда мы работали над «Сагой»?

– Мы говорили о сценариях, которые никогда не напишем, высказывали самые фантастические идеи, придумывали самые абсурдные диалоги, самые смешные реплики, в общем, все, что невозможно показать продюсеру или режиссеру.

– Когда я работал с итальянцами, мы все время что-то писали, пили, ели и разговаривали о всякой ерунде. У меня была отвратительная привычка записывать все это вместо того, чтобы сразу забыть. Реплики, которые не произнес ни один актер, беспорядочные мысли, множество мыслей, за которые можно было попасть в тюрьму, если бы они стали известны. Я дарю ее тебе. Можешь использовать этот материал, а можешь засунуть тетрадь в глубь ящика стола, как сделал я. Тебе решать.

– Я не могу принять этот подарок, Луи.

– Ты хочешь, чтобы тетрадь досталась Лоретте? Что она будет с ней делать? Скорее всего, выбросит вместе с мусором.

Этот порыв возмущения заканчивается приступом кашля. Его сероватое лицо становится багровым. Не зная, чем помочь, я стучу ему по спине. Вопреки всем ожиданиям, он успокаивается. Медленно приходит в себя.

– Если ты когда-нибудь увидишь тех двоих, передай им, что я никогда не переставал о них думать. Я вспоминал улыбку Матильды, ворчание Жерома. И, конечно, взгляд Тристана, уставившегося в телевизор.

Неожиданно он с силой вцепляется в мою руку. Это спазм, который, кажется, длится вечность.

– Я позову Лоретту!

– Только не сейчас!

Новый спазм. Я боюсь, что мое сердце остановится раньше, чем его.

Он просит меня перевернуть его на бок.

– Мне хочется закрыть глаза, но ты продолжай говорить…

– Говори что-нибудь, это лучшее, что ты можешь сделать. Я все никак не решаюсь. Мне может не хватить времени. Соберись с мужеством, Марко. Или ты будешь сожалеть об этом до конца своих дней.

– Знаешь, Луи… Есть одна вещь, о которой мы могли бы поговорить. Но я не уверен, что ты захочешь.

– Сейчас или никогда.

Он чертовски прав, наш Старик. Сейчас или никогда.

– Одна вещь не дает мне покоя, Луи. Я очень часто размышлял об этом. Тысячи раз. В конце концов, это превратилось в вызов сценаристу, которым я стал с твоей помощью.

– Проблема со сценарием? Замечательно, ты не мог найти лучшей темы для разговора. Я умру на сцене как Мольер.

– Вот уже тридцать лет, как я анализирую эту историю. Перебрал уйму гипотез… И в результате пришел к версии, которая кажется наиболее вероятной.

– Ты всегда был самым талантливым из нашей четверки.

– Это по поводу смерти Лизы. Твоя Лиза…

– Это ты ее убил, Луи. Другого правдоподобного объяснения нет. Я долго сомневался, прежде чем пришел к такой мысли. Но с точки зрения сценариста, другого решения нет. А я искал, ты знаешь…

Он медленно открывает глаза. Тень улыбки немного оживляет его взгляд.

– Сегодня днем, услышав твои шаги, я подумал, смогу ли заговорить с тобой об этом. Иногда нужно выговориться, чтобы облегчить совесть.

– Но твоей совести этого никогда не требовалось.

– Думаю, именно это и позволило мне продержаться так долго. После ее смерти все изменилось к лучшему. Да, я какое-то время продолжал страдать, но уже совсем иначе. Я мог представить себя без нее, но представить ее без меня – было выше моих сил.

Я вздохнул с огромным облегчением. И удовлетворением.

– Дай мне твою руку, дружище. Он снова закрыл глаза.

Он долго не выпускал мою руку. Я с тревогой прислушивался к его дыханию.

– Когда я думаю об этом отеле, мне кажется, что я умираю не по средствам…

– Ты шутишь, Луи. К тому же, это не твои слова, а фраза одного сценариста из Голливуда. Кажется, Уилсона Мизнера.

Молчание.

Его рука постепенно разжимается и бессильно падает на одеяло.

– Ошибаешься. Это Оскар Уайльд. Мне пришлось украсть у него свою последнюю реплику. Ничего лучшего не подвернулось…

Его тело резко напрягается. Он пытается найти в себе силы еще для одного вздоха. Рука свешивается с кровати. Я провел ладонью по его уже закрывшимся глазам.

Манхэттен ничем не напоминает тот калейдоскоп красок и форм, который я едва успел разглядеть, когда в прошлый раз приезжал к Жерому. Как это было давно. Теперь все стало гораздо спокойнее, светлее. Кажется, что город обескровлен. Его сердечный ритм меньше тридцати ударов в минуту. Бывший Вавилон превратился в гигантский конгломерат, в котором царствуют финансы.