Жозе Сарамаго: История осады Лиссабона

Доставить тело рыцаря Генриха на кладбище Сан-Висенте по мучительным тропам крутого откоса, да притом еще – держась поближе к береговому урезу, чтобы избежать камнепада или еще чего похуже, было, как уж, наверно, стали говорить в ту пору, египетской работой. Однако знатность покойного и значительность его последнего деяния оправдывали тяготы и усилия, да в любом случае их и сравнить нельзя было с теми муками, которые пришлись на долю войск, стоявших сейчас перед воротами Ферро, куда попали той же самой дорогой, о чем в свое время было упомянуто, хотя и очень вскользь. Гроб несли четверо оруженосцев, сопровождаемых почетным караулом португальцев под командой Мема Рамиреса, Оуроана же замыкала шествие и шла пешком, как подобает женщине, лишившейся того, кому служила предметом гордости и тщеславия. Ну, вообще-то ее, всего лишь случайную подружку усопшего, никто не заставлял участвовать в похоронной процессии, однако совесть подсказала ей, что недостойно христианки отказать покойному в прощальной встрече, хотя после смерти они, господин и наложница, не стали друг от друга дальше, чем были при жизни. Впрочем, требовательно и настоятельно шагает позади и в отдалении другая жизнь, принявшая образ солдата, который не входит в состав кортежа, но эта женщина, заметив его, спрашивает: Слушай, что тебе надо от меня, солдат, чего тебе от меня надо, а он не отвечает, она и сама знает чего – занять место рыцаря Генриха, нет, не то, где тело его находится ныне, тяжело покачиваясь в гробу под грязным саваном, а другое – где тело обнаруживает, что живо, в настоящей ли кровати, на траве ли, в стогу ли сена, на береговом ли песке. Могейме сознает, что Оуроана, скорей всего, достанется другому – другому знатному сеньору, но это его не волнует, оттого, наверно, что в глубине души не верит, что когда-нибудь, даже если судьба поможет, прикоснется он к этой женщине хоть пальцем, а если даже она, никого не полюбив, не найдет ничего лучше, кроме как присоединиться к женщинам с другой стороны, все равно не ворваться ему в ее лачужку и не насладиться ее телом, ибо тело, принадлежащее всем, не принадлежит никому – и ему, значит, тоже. Этот самый солдат по имени Могейме, который не умеет ни читать, ни писать, не знает ни где на свет появился, ни почему получил такое имя, больше смахивающее на мавританское, нежели на христианское, – так вот, этот самый солдат Могейме, служивший всего лишь ступенькой той лестницы, по которой вошли португальцы в Сантарен, а теперь слабыми своими руками пехотинца затягивает вокруг Лиссабона кушак осады, идет сейчас за Оуроаной, словно не ведая иного способа отдалиться от смерти, но памятуя при этом, что будет снова и снова встречаться с ней, и не желая верить, что жизнь его будет не более чем чередой отсрочек – не бесконечных, хочется заметить. Солдат Могейме ни о чем таком не думает, солдат Могейме просто хочет эту женщину, а португальская поэзия в ту пору еще не родилась.

Несколько выше было уже написано, благодаря непостижным уму ясновидческим проникновениям в будущее, что в водах реки вымыл однажды Могейме окровавленные руки и что двоих солдат из королевского лагеря, силою взявших Оуроану, потом нашли зарезанными. Зная, как ловко орудовала она кинжалом покойного рыцаря, отшивая оруженосца, который первым начал домогаться ее, ничего не стоит поддаться искусительной игре воображения и представить, как оная Оуроана, мстя за поруганную честь и воспользовавшись отсутствием свидетелей в рассветных ли, в вечерних ли сумерках, подпустила к себе насильников вплотную, улучила момент и сунула им клинок глубоко в ту часть живота, что не прикрыта была кольчужной рубашкой. Да, солдаты погибли именно такой смертью, но не от рук Оуроаны. А поскольку неугомонное воображение продолжает работать, а сильная любовь Могейме могла бы заставить его из ревности совершить эти преступления, тем более что на предыдущей картинке мы видели, как он моет окровавленные руки, мы вправе предположить, что вода смывала и уносила кровь несчастных жертв, как смывает и уносит время саму жизнь. Да, так могло бы быть, но так не было, гибель этих людей – чистое совпадение, да, оно и в те времена уже бывало, хоть и не замечалось. Однажды, когда между Оуроаной и Могейме, помимо иных проявлений близости, даже и разговоры начались, она спросила, не он ли зарезал злоумышленных солдат. Да нет, отвечал он и подумал, что, вероятно, должен был бы это сделать, чтоб уж заслужить так заслужить любовь этой женщины.