Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья

Эбби, пользуясь отсутствием своей матери, предоставила сама себе полную свободу. Ее мать – Оливия Джонсон – находилась сейчас в Нью-Йорке, у своей старшей сестры. Эбби, будучи у своих родителей единственной дочерью, жила так, как ей вздумается, ибо ее отец был слишком занят для того, чтобы успевать присматривать за дочерью. Киону это очень расстраивало, поскольку она уже не знала, как ей избавиться от заигрываний этой юной девицы, уверенной в своей неотразимости и пленительной красоте.

За десять дней, которые прошли с момента появления на конюшнях «Боба», Эбби уже раз сорок меняла блузку и раз десять – прическу. Она вдруг стала сильно интересоваться нелегкой работой конюхов, хотя раньше относилась к ней с насмешкой и презрением. Эбби по любому малейшему поводу заглядывала на конюшни и неизменно ходила по пятам за «Бобом».

«Если она будет продолжать в том же духе, я отсюда уйду», – в конце концов решила Киона.

Впрочем, ей было жалко Эбби из-за того, что та увлекалась «Бобом», которого в действительности не существовало, – этим немногословным и даже замкнутым Бобом, который был попросту не в состоянии ответить ей взаимностью. Прошлым вечером Эбби удивилась тому, что у «Боба» почти отсутствует волосяной покров на теле и что у него уж очень милые черты лица. Похихикав по этому поводу, она шепотом сказала, что никогда еще не встречала такого красивого парня…

Киона разделась, с удовольствием стянув с себя полотняную спецовку и плотную хлопчатобумажную рубашку, в которой ей было очень жарко. Стоя в лифчике и трусиках, она посмотрела на свое изображение в зеркале. Синяки на лице исчезли, а разбитая нижняя губа зажила. На ее теле еще оставалось несколько желтоватых следов от синяков, которые тоже уже исчезали. Ей показалось, что ее мышцы окрепли и округлились оттого, что ей частенько приходилось на конюшнях толкать перед собой тяжелые тачки, нагруженные навозом. Что касается ее волос, то они напоминали теперь золотистый ореол, поскольку короткие пряди немного завивались.

Она стала грызть сухое печенье, прихлебывая из стакана воду. Ближайшие часы будут тянуться очень долго. Она это знала. Ей предстояло дождаться полуночи, чтобы затем спуститься в конюшню, в которой находились самые ценные лошади. Там она растянется на соломе ногами в сторону мерина рыжей масти, у которого было странное имя – Brother . В переводе с английского оно означало «брат». Когда поблизости никого не было, Киона его так и называла – Брат. Эта конюшня была единственным местом, в котором мучившие ее жуткие видения теряли свою силу и которое она поэтому считала своим убежищем.

Усевшись на край кровати, Киона мысленно произнесла свою обычную молитву, представлявшую собой перечисление тех, кого она любила и кого решила навсегда покинуть: «Мин, папа, мой братишка, Лоранс, Мари-Нутта, Мадлен, Катери, Констан, Тошан, Лора… да, и ты, Лора! Шарлотта, месье Жозеф, Луи, Мукки, простите, я вас забыла. Мама, Тала-волчица, Тала, Тала…»

Киона убаюкала себя этими двумя слогами, которые вызывали у нее мучительные воспоминания о матери. Она снова увидела ее иссиня-черные косы, рот с тонкими губами и высокие скулы.

«Это ведь ты явилась мне в тот вечер возле озера Онтарио, не так ли? В тот вечер, в который я утратила свои крылья, свой природный дар и способность получать радость от жизни… Ты явилась в образе волка – великолепного волка, – но ты меня не защитила и мне не помогла».

Задыхаясь от хлынувших из ее глаз горьких слез, Киона легла на кровать и прикрыла глаза ладонями. Она уже устала оттого, что ей приходится устраивать этот спектакль, заставлять себя говорить низким голосом, терпеть грубость Морриса, который не испытывал к ней большой симпатии, слушать откровения старого Джека, который, не стесняясь, рассказывал ей о своих давнишних любовных похождениях, поскольку был уверен, что разговаривает с молодым парнем, которого нужно учить одерживать победы над женщинами.

«Завтра я отсюда смоюсь, – подумала Киона, одолеваемая дремотой. – Возьму велосипед, куплю билет на поезд и отправлюсь на запад. И почему бы мне не позвонить домой, моему любимому папочке?»

Устроившись здесь на работу, она спрятала украденный у китайцев велосипед в глубине небольшого здания, заваленного уже не используемыми бочками, досками и ржавыми инструментами. А мысль о том, чтобы позвонить домой с помощью телефонного аппарата, который имелся в кабинете мистера Джонсона в одной из конюшен, преследовала ее уже давно. Лишившись своей экстраординарной способности вступать в контакт с родственниками, она долго сомневалась, написать ли им письмо или же позвонить по телефону, и в конце концов решила не делать ни того ни другого, поскольку считала саму себя преступницей.